– Она и мне дарила. Нарисует, принесет. Возьмите, тетя Лола, если нравится. Я брала. Красивые. И с душой. Редко так, чтоб ко мне и с душой…

Рисунки все разные и вместе с тем похожие, в них есть то, что принято называть авторским стилем, – незримое присутствие. Дашка почти видит девочку, акварельно-хрупкую, нежную. Она любила свет. Тогда почему умерла? Прыжок с крыши?

Убийство?

При другом раскладе Вась-Вася поделился бы и официальным заключением, и, при удаче, отчетом о вскрытии, но сейчас ему звонить нельзя.

Так что же здесь произошло?

На самом дне коробки между двумя жесткими листами затесалась фотография. Простая, черно-белая, но вместе с тем удивительно яркая. Девочка на снимке смотрела не в камеру и улыбалась кому-то, но сдержанно, словно стесняясь и себя, и улыбки.

– Ой, а я такой не видела. Тонька фотографироваться не любила. Ну я говорила, да? Боялась она. И Аньке запрещала.

Круглый подбородок, щеки с ямочками и легкая тень локона над ушком.

– А она, значит… и хорошо вышла-то! Если по правде, то лучше, чем в жизни…

Дашка вздрогнула при этих словах. Конечно! Эта фотография родом из той же коллекции, что и Дашкины. А вот орхидей нет.

– Она не говорила про цветы? Или, может, кто-то подарки дарил? – спросила Дашка, пряча фотографию в сумку. Лолита не стала возражать, а на вопрос лишь руками развела – не знает.

Жаль.

В доме было не так, как должно. Ощущение неправильности пространства с уходом Дарьи и Артема усугубилось. Адам честно пытался дистанцироваться от ощущения, но логика вновь оказывалась бессильна перед эмоциями. Страх накатывал. Отуплял. Мешал.

Адаму следует успокоиться.

У него нет сил успокаиваться. Ему необходима помощь.

Помощь будет означать возвращение. Возвращение – признание бегства. Неприятности для Дарьи. У нее все равно неприятности. Нет. Нельзя. Он сам справится. Он – человек разумный. Разум – доминанта его личности. Modus vivendi. Альфа и омега.

Возвращение – гибель разума.

Точка.

Адам заставил себя подняться и пройтись по комнате. Он останавливался рядом с каждым предметом в ней, брал в руки или прикасался, знакомясь с вещами.

Неровная занозистая поверхность дерева. Сухость старого лака. Скользкий бок самовара с крапинами ожогов. Пепельница – стекло. Она пуста. Половицы хрустят. Под кроватями – серые клубки пыли.

Кухня. Шершавая печь, от прикосновения к которой на пальцах остается белый след. Мел забивает папиллярные линии, стирая отпечатки.

Разве здесь твое место, Адам?

Возвращайся.

Нет.

Осмотр продолжается. Кастрюля. В ней вторая. Комплекты разные. Крышки сидят неплотно. Сталь тонкая, китайского проката. На днище – следы копоти. Котелок. И черный шлем с трещиной. В отличие от кастрюль шлем в пыли, но сквозь нее видны характерные потеки на внутренней поверхности.

Шлем Адам вернул. И сам же вернулся в комнату. Занавесив окно – сквозь тонкие шторы просвечивал непривычный мир, – Адам взял трубку.

Чужой телефон. Неудобные кнопки. Слишком крупный дисплей. Но это не имеет значения для исполнения основной функции.

Номер Адам помнил наизусть.

– Геннадий Юрьевич? – спросил он, когда связь установилась.

Не связь – невидимый поводок между двумя людьми, с помощью которого один способен воздействовать на другого.

– Это Адам. Тынин.

В трубке раздалось урчание, и раздраженный – этот человек всегда пребывал в какой-то крайней степени раздражения – голос произнес:

– Выпустили уже?

– Выпустили, – Адам коснулся стены.

Скользкая плитка, отлитая из молочно-белой керамики.

– И чего?

– Черные туфли-лодочки. Верх – телячья кожа. Внутренняя отделка – шелк. Размер тридцать девятый. Легкая асимметрия стоп с доминирующей правой. Ваша работа?

Стена щелкнула и подалась под пальцами.

– И что?

– Я нуждаюсь в подтверждении или опровержении. А также в информации о заказчике…

– На хрена? – поинтересовался Геннадий Юрьевич и срыгнул. – Или ты там совсем свинтился?

Плитка стала под острым углом к стене. За ней имелась дыра как раз такого размера, чтобы просунуть руку. Адам просунул и уперся во что-то жесткое и мерзостно-липкое.

Следовало бы надеть перчатки.

– Возможно, ваш клиент…

– Псих он, а не клиент. С кровати поднял. Денег кинул. И ботинки ношеные приволок. Типа, по ним делай. А я чего? Я и сделал. Денег-то неплохо кинул… неплохо…

В трубке захрустело, и звук этот неприятно резанул по нервам.

– Имени не знаю, фамилии тоже, – продолжал отчитываться Геннадий Юрьевич. – Харя средней паршивости. И возраст средний. Вообще невзрачненький типчик. Сильно накосячил?

– Сильно, – признался Адам, которому все-таки удалось подцепить неизвестный предмет.

– Пон-я-я-ятненько… Заказ вообще-то бабень забирала. Вот она – ничего. И на копытах у нее не хрень китайская, а Raffiaswoon от Stuart Weitzman. Причем оригинальненький… Тряпье соответствует. И морда шлифованная, но без фанатизму.

Если бы вещи обладали волей, Адам сказал бы, что предмет не желает покидать убежище. Он то и дело застревал, вынуждая раскачивать его, как осколок в ране.

– Я сказал бы, что дамочка из модельной тусовки. Не сама, конечно, рожей торгует, но рядом держится.

– Рост? Типаж? Особые приметы?

Чем сильнее сопротивлялся предмет, тем крепче становилось желание выковырнуть его.

– Ну… загнул, – Геннадий Юрьевич всхрапнул в трубку. – У тебя, Тынин, совсем мозг выморозился. На кой мне ее особые приметы? Размер ноги тридцать пятый. Сойдет?

– А рост? Цвет волос? Типаж?

– Господи… да ты прилипчивый, как скотина. Пиши. Рост средний. Волосья рыжие, но может статься, что и парик. Глазья зеленые. Белая. Ну в смысле не китайка там.

– Кожа?

– Кожистая кожа! – рявкнул Геннадий Юрьевич. – Пудреная.

– Светлая или смуглая?

– Загорелая.

Женщина среднего возраста среднего роста европейской внешности. Волосы рыжие, крашеные. Естественный оттенок неизвестен. Глаза предположительно, зеленые. Размер ноги – тридцать пятый. Финансово обеспечена. Предположительно связана с модельным бизнесом. И совершенно точно имеет отношение к человеку, который отправил Дарье туфли.

Дарья расстроилась, хотя и пыталась скрыть эмоциональные переживания.

В трубке раздались гудки. Геннадий Юрьевич предпочел закончить разговор, доставлявший неприятные ощущения, и следовало радоваться, что он хотя бы на вопросы ответил.