Все, что предназначалось для Западного фронта в Европе, направлялось на Европейский Север.

Теперь на востоке Европы уже требовался не двойник генерала Миллера, а сам генерал.

Телеграмма из Вашингтона нашла Евгения Карловича в Париже, где он с женой и дочерью проживал в служебной квартире при российском посольстве.

– Вот, Наташенька, и кончились мои прекрасные дни, – сказал он жене, комкая в дрожащей руке телеграмму. Вид у него был, как никогда, удрученный.

Наталья Николаевна взглянула на поникшего мужа, и в ее душу закралась тревога:

«Никак инкогнито посылают в большевистскую Россию?»

Она вспомнила, как вскоре по возвращении в Париж буквально на следующий день он получил из Петрограда телеграмму следующего содержания:

«Генерал-лейтенанту Миллеру Евгению-Людвигу Карловичу, российскому подданному. Верховным революционным судом вы заочно приговорены к смертной казни. Предлагаем срочно прибыть в Петроград для приведения приговора в исполнение».

Он (после шока не сразу) показал телеграмму военному атташе России генерал-лейтенанту Игнатьеву:

– Это что – большевистская шуточка? – конфузливо спросил бывшего сослуживца по дипломатическому корпусу.

Игнатьев раздумчиво почесал аккуратно подстриженную бородку, размышлял недолго. Ответ был неожиданным:

– Большевики шутить не любят. Особенно в таком деле, как революция.

– А что же я? Куда мне прикажете спрятаться?

Игнатьев молча пожал плечом. Он еще с десятых годов недолюбливал Миллера. И было за что. Они почти одновременно начинали дипломатическую карьеру. Миллер бахвалился своим близким знакомством с монархом. А главное, если судить по его высказываниям, трудно было понять, кто он на самом деле: то он штабной офицер, то военный агент в Гааге, то командир гусарского полка, то обер-квартирмейстер Главного управления Генерального штаба, то начальник Николаевского кавалерийского училища, то начальник штаба Московского военного округа.

За короткое время – и столько переменить должностей! Ни один генерал российской армии так стремительно не перескакивал с должности на должность. Тайны в этом не было. О нем заглазно говорили: «Где выгода, там и Миллер».

За непредсказуемую прыгучесть его тихо презирали бывшие сослуживцы по Николаевской (при этом обязательно подчеркивали – Главной) академии Генштаба. В среде высших офицеров профанация военной карьеры никому не прощалась. Если всерьез готовить себя к военным баталиям, надо очень много потрудиться, не гнушаться черновой работы, вникать в мелочи повседневной службы, учиться, чтоб учить других.

Чтобы глубоко освоить новую, более сложную и более масштабную должность, для этого потребуется время: полгода, а может, и год. И чем сложней театр военных действий, тем меньше будешь принадлежать себе.

Но не из тех службистов был Евгений Карлович. Где появлялась возможность быстро продвинуться, открылась более денежная вакансия, генерал Миллер уже мозолил глаза монарху.

И монарх заметил: любит Евгений Карлович деньги. И хотя император привык иметь дело с людьми подобного рода, он их не презирал. Когда заходила речь о Миллере, о его любви к деньгам, в кругу друзей говорил с улыбкой:

– А кто их не любит?

Наглых не любил, но стоически терпел. При любом дворе, приходил он к неутешительному выводу, такие люди нужны. За деньги они пойдут на любую подлость, а государственная политика, как известно, не в последнюю очередь строится на подлости.

Любое обогащение за пределами разумного, особенно в свой карман, характеризует подлеца, как врага отечества. Над таким человеком нужен глаз да глаз, и тогда от того же блюдолиза можно будет извлечь пользу.

Эту мысль император изложил в дневнике, когда уже приближалась к своему трагическому для династии концу мировая война. Занося в дневник свою мысль-аксиому, тогда император имел в виду не генерала Миллера, а «святого сорокатрехлетнего старца» по имени Григорий Распутин, полуграмотного крестьянина Тобольской губернии.

В тот роковой год в тревожной душе генерала Миллера поселился животный страх, от которого он уже никогда не избавился.

Телеграмму из Петрограда он намеревался от жены утаить, но жена по его вздрагивающим усам догадалась: в телеграмме – угроза, притом необычная. Угрожали ему и раньше, и все, казалось бы, началось с обычного для того бурного времени случая.

В феврале 1917 года, будучи корпусным командиром, он приказал всем чинам корпуса снять красные банты. В ответ солдаты с радостным возбуждением избили генерала, спичкой подожгли ему шикарные генеральские усы. Солдаты (в кои-то века впервые!) потешались над генералом. Натешившись, толпой отвели его на гарнизонную гауптвахту.

После непродолжительной отсидки униженный и оскорбленный генерал вернулся на свою квартиру, застал Наталью Николаевну зареванную, всю в слезах.

– Уедем в Америку! – стонала жена. – Для нас Россия кончилась.

– Уедем, – соглашался он, – но с какими капиталами?

– А разве мало нам на жизнь? Ты же на Америку старался. Чтоб она, как ты говорил, прорастала Россией…

Знаток солдатской психологии, он с трудом разбирался в женской психологии, рассуждал вроде трезво, но все его рассуждения сводились опять же к мысли о богатстве.

Если образованная женщина, говорил он себе, нутром чувствует политику своего класса, следует прислушаться к словам возбужденной женщины.

Она говорит: «Уедем в Америку». А что она знает о невыдуманной Америке? Для спокойной жизни эта страна ненадежна, более того, опасна. В том же Нью-Йорке или в Чикаго из-за каждого угла на тебя смотрит гангстер. И коль ты не совсем потерял голову и у тебя есть в банке приличная сумма, вероятней всего, – уезжай. Если ты молодой и сильный, сам станешь гангстером, будешь, как под гипнозом, умножать свои капиталы.

Рано или поздно тебя могут убить – тоже вероятность велика, зато никто над тобой не издевается – не приглашает тебя на твою смертную казнь, не показывает, где дряхлая старуха стоит с косой и не назначает время, когда у тебя могут отобрать душу, как того требует революционный трибунал России.

Своей любимой жене генерал ответил предельно коротко:

– Кто сходит с дистанции, не дойдя до финиша, того Америка отвергает как неудачника. А неудачникам, в той же Америки, деньги не платят.

– Но ты же заслужил! – стонала жена.

– Заслуги – это еще не богатство.

– Тогда мы заложим наши ценности в ломбард, – нашлась жена – У меня есть ожерелье от бабушки. По преданию, ей подарил ее муж Александр Сергеевич Пушкин. За такую ценность богатые люди обычно не скупятся. Только надо объявить, кому эта ценность принадлежала раньше.

– У нас одна ценность – дочь, – не сказал, а выкрикнул генерал.