– Ты была бы другой…

– Зато я была бы русской, и конец мира был бы далек… мы бы все равно, вопреки всему, встретились бы и любили…

Разговор перешел на уровень шепота, желания не расставаться никогда, смерть, рождение, любовь, стихи, сумасшествие сплетались, передавались из души в душу. И сновидения их переходили друг к другу, и пели в душе стихи:

И пусть над нашим смертным ложем

Взовьется с криком воронье,

Те, кто достойней, Боже, Боже,

Да узрят царствие твое…

Но когда утром за завтраком они вспоминали эти стихи, Валентин привел одну знаменитую притчу о том, что Учителя спросили, как достигнуть Царствия Небесного, и он ответил: «Почему вы все время ищете сотворенное?»

Танира расширила глаза и быстро ответила:

– Это в духе моего отца. Он же черпал от вас, от доисторических, он убеждал меня, что надо пренебрегать душой ради Духа, ради несотворенного, божественного и войти в эту реальность, как в свою. Я просто повторяю его слова… Прекрасно сказано, но осуществить это… О! Отец, может быть, и может… Он знает эту древнюю практику… Но я… я… Я просто этого не хочу, Валентин. Я люблю себя, свою душу, какая она есть… Я не хочу и, следовательно, не могу изменяться и преображаться… Я не исчерпала себя и мне страшно все потерять, даже ради чего-то иного…

…Валентин встал, почувствовав, что здесь что-то серьезное, жизненное, а что, он не мог определить. К чему же она ведет?

– Мне, конечно, объяснил отец, что спасение и освобождение – в Духе, но я – это душа, а не Дух, он принадлежит Богу. Потому я – за вечный симбиоз души и Духа, в конце концов. Хотя отец говорит, что в конечном итоге так не бывает… Вечен только Дух.

Валентин опустился на стул рядом с Танирой и обнял ее.

– Катаклизмы, конец мира подвинули нас к тому, что разговор о метафизике принял немного истерический характер… Ты ведешь себя, как настоящая русская, как героиня Достоевского… Но я вижу, что ты чего-то не договариваешь.

Танира поцеловала его.

– Так дай мне возможность договорить… Ты знаешь, трудно предвидеть, перекинутся ли эти катастрофы с деловых трупов на нас, на ауфирцев, и значат ли эти катастрофы знамение конца, но на самом деле в Ауфири очень много хороших людей…

Валентин оторопел и не знал, что сказать.

– Не думай, не думай, – Танира обратила свое лицо к Валентину. В ее глазах даже блеснули слезы. – Это мои соотечественники. Я тебе показала семью обывателей… Но я не успела тебя привести к действительно нормальным хорошим людям, которые в ужасе от всего, что происходит. Конечно, они, может быть, не совсем нормальные, поживи-ка в таком аду… Но все-таки…

Валентин согласно кивнул головой:

– Ну, раз ты так говоришь, значит, так и есть…

– И мне жалко их всех, несуществующих, одичавших чертоискателей, обезумевших и даже деловых трупов. Все-таки и там какое-то бытие, а всякую жизнь жалко… Я понимаю, что сдаю все позиции, но то, что сейчас происходит у деловых трупов… Ладно… Мне жалко даже душу праха.

Валентин не знал, что сказать, и схватился за голову, не отдавая себе отчета, как защитить Таниру от сострадания, к которому он тоже был склонен.

Но она сама вдруг резко успокоилась.

– Выпьем «бюво». Радио я не хочу и слушать, – сказала она.

Валентин достал золотого цвета графин из круглого шкафа, и они выпили по рюмочке. Это был крепкий сорт «бюво», далекий от крепости до-исторического пива.

– Больше нельзя, – заключил Валентин, он ни на минуту не забывал, что в ее чреве, чреве любимой женщины конца мира, зреет его ребенок, хотя до рождения его еще далеко.

– Хорошо, – ответила Танира, встала и села в кресло с изображением льва в углу комнаты. – Валентин, а теперь я тебе скажу. Вчера вечером мне звонил Фурзд… не отцу звонил, а лично мне… И просил меня срочно прийти к нему – это будет сегодня в три часа дня.

– Боже мой, час от часу не легче… За что? Тебе что-то угрожает? Отец знает?

– Отцу я сразу сказала, он уже звонил Фурзду, – произнесла она из глубины угла. – Нет, нам ничего не угрожает… Фурзд не враг наш… Но все равно это серьезно, там что-то случилось…

И Танира внезапно резко встала и легким движением руки включила радио:

– …Одного из недавно замороженных деловых трупов отключили, чтобы разморозить и вернуть ему способность к действию, чтобы он спасал сам себя, и он выполз из-под развалин с выпученными глазами и дико крича… Перед ним, вдали, огненное зарево, как будто горит пространство.

Танира перевела, и Валентина передернуло:

– Боже мой! И это репортаж? Что за бред?

– Действительно, – спокойно ответила Танира и выключила радио.

Фурзд ждал Таниру в своей самой уединенной резиденции.

Как только Танира вошла в комнату, она тут же замерла и остановила свой шаг. У нее возникло ощущение, что она вошла в огромный череп. С потолка, с внутренней поверхности головы, если угодно, на нее смотрело звездное небо, таинственно изображенное. Она никогда не видела такого ночного неба над Ауфирью.

На полу – шкуры, но чьи? Таких существ Танира не видела даже во сне.

В углу этой полукруглой комнаты сидел Фурзд в кресле за столом, на котором тоже было изображено звездное небо, но иное.

Рядом с ним, недалеко, в кресле, напоминающем трон, находился седой старик с неестественно большими глазами. Как ни странно, он был в халате, правда, роскошном синем, скорее даже – одеянии.

Оторопело Танира стояла на месте.

Но вдруг она заметила, что Фурзд смотрит на нее с восхищением, чистым, простым восхищением.

Танире никогда не приходило в голову, чтобы такой человек мог так смотреть на кого-либо.

Неуверенно она пошла навстречу.

Фурзд встал и указал Танире на кресло рядом со стариком. Лицо его сияло каким-то тайным внутренним ожиданием. Старик же оставался невозмутимым и холодным.

Когда Танира углубилась в кресло и еще раз быстро осмотрела комнату-череп, Фурзд начал говорить:

– Танира, дочь великого Вагилида и моего друга теперь, – многозначительно заметил Фурзд, – мы, естественно, прекрасно осведомлены, что ты в положении от доисторического человека, твоего мужа по имени Валентин. Это исключительное явление за все время существования нашей страны.

У Таниры упало сердце, она на мгновение решила, что речь идет о каком-то безумном жертвоприношении ради спасения страны…

Но эта мысль тут же исчезла – взгляд старика убил ее, ибо этот взгляд говорил об ином.

– Так слушай, Танира, – продолжал Фурзд, – я хочу представить тебе человека, который сидит рядом с тобой. Это тайный человек, такой же тайный, каким был твой отец. Но из другой пещеры. Он звездочет и владеет другими мистическими науками доисторического человечества. Владеет не хуже, чем лучшие из них в периоды расцвета таких наук.