— Отныне и впредь — девятнадцать! — объявила Долгуновская, театрально взмахивая руками. — В жизни раз бывает восемнадцать лет, а девятнадцать — каждый год!

— А все-таки? — настаивал Подосенков.

— Ну и мужики пошли! — возмутилась Куюкина, от шампанского сделавшаяся разговорчивой и бойкой. — Один у дамы возраст выпытывает, другой пирожки жрет, а похвалить не догадывается! Отдавай пирожки, Маша их еще не пробовала!

— Ты что, Рита! — испугалась именинница. — Они ж калорийные, а я на диете!

— Ты в зеркало на себя посмотри! — посоветовала Куюкина. — Наглядное анатомическое пособие…

— Ненаглядное! — поправил Подосенков, пытаясь обнять Долгуновскую.

— Мы с тобой на брудершафт не для этого пили, Сережа, — Долгуновская отвела руку Подосенкова. — И вообще «брудер» означает «брат». Так что веди себя по-братски.

— Я не умею по-братски, — Подосенков довольно правдоподобно изобразил растерянность.

— А ты учись! Учиться никогда не поздно. Для начала налей-ка мне еще шампанского…

— И мне! — Куюкина протянула свой «бокал». — Гулять — так гулять!

В роли бокалов выступали пластиковые стаканчики. Удобно, практично, только вот чокаться не получается. Маркузин старался следовать канону — говорил дребезжащее «дзынь», касаясь чужих стаканчиков своим.

Дни рождения сотрудников на кафедре отмечали по-разному. У шефа получалось небольшое собрание по подведению итогов. Сначала сотрудники поздравляли Аркадия Вениаминовича, дарили подарок (чаще всего что-нибудь из любимого шефом малахита — шкатулку, статуэтку, вазу, однажды подарили шахматы) и говорили о нем хорошие слова, перечисляя, чего добилась кафедра под его руководством. Затем шеф говорил хорошее о каждом из поздравлявших и приглашал к столу, накрытому в его кабинете. Застолье было недолгим — не дольше часа.

Анна отмечала дни рождения спокойно, без излишнего пафоса. Торты, фрукты, вино, поболтать на разные темы. У Хрулевой все было очень чинно и чопорно, только тарелки пластиковые, одноразовые, а не какой-нибудь севрский фарфор. Но, непременно, множество салатов (магазинных, не самодельных), обилие всяческой нарезки, непременная красная икра и цветистые тосты в псевдовосточном стиле. Ну попробовал бы кто-то из коллег назвать Анну «розой, поражающей воображение и заставляющей сердца биться быстрее» (адреналиновая,[34]что ли, роза-то?) или «феей отечественной иммунологии». Убила бы на месте, не задумываясь. Оба перла принадлежали Винькову, сладкоречивому до приторности.

Профессор Завернадская дней рождения вообще не праздновала. Говорила, что не тот уже у нее возраст, чтобы лишний раз напоминать о его увеличении еще на один год. Виньков тоже не праздновал. Ссылался на забывчивость или занятость, но на самом деле жаба душила накрыть коллегам хиленькую поляну. Куюкина натаскивала всяких наливок, разносолов, салатов, непременно — буженины, пирожков, беляшей, эклеров; разумеется, собственного приготовления, только хлеб был покупной. Ее, безмашинную, забирал и отвозил в этот день кто-то из коллег, своим ходом она и седьмой части не смогла бы привезти. Маркузин и Подосенков поступали без затей, по-мужски — покупали водки, вина, мясной нарезки, маринованных огурцов, хлеба и пару тортов. Имелась на кафедре еще одна сотрудница — старший лаборант Киселева-Ланько, находившаяся в декретном отпуске, но она «вписаться» в традицию не успела, потому что один свой день рождения проболела, а второй пропустила по беременности.

Пользуясь тем, что про пирожки все забыли, Виньков вновь завладел тарелкой. Когда шампанское закончилось, Подосенков вознамерился «сбегать за добавкой», но Анна, на которой, как на старшей по званию, согласно кафедральной традиции лежала ответственность за благопристойное окончание празднества, сказала, что пора не за добавкой бежать, а разбегаться. Долгуновская попробовала было пригласить всех к себе домой и там продолжить банкет, но эта идея не нашла понимания. Во-первых, ехать далеко — в Гольяново, не к черту на кулички, конечно, но и не ближний свет. Во-вторых, по Долгуновской и ее настроению было ясно, во что выльется это продолжение — в шумную безбашенную попойку, поддержать которую мог разве что Подосенков. В-третьих, продолжения хороши в пятницу, когда назавтра не надо идти на работу, а не в среду.

Под комментарии «не пропадать же добру!» Долгуновская и Подосенков допили остававшийся в бутылке коньяк. Маркузин, помогавший Анне разбирать со стола (Куюкина мыла ту посуду, которую нельзя было выбросить), посмотрел на враз обмякшую сладкую парочку и сказал:

— Надо обеспечить репатриацию останков.

— Надо, — согласилась Анна.

Когда-то давно Анна тогда еще не была доцентом — перебравшие оставались ночевать на кафедре. Для таких случаев в шкафу, что стоял в ассистентской, даже имелись подушки с одеялами. Постельное белье одалживалось по-родственному в пульмонологии, если, конечно, остающиеся ночевать были способны сходить за ним и, вообще, заморачивались такими изысками.

Потом случилось чепе. Линейный контроль департамента здравоохранения, нагрянувший с проверкой около полуночи (вот уж поистине недремлющее око!) «накрыл» в ординаторской второй терапии двух врачей этого отделения, находившихся в том состоянии, которое реаниматологи называют «spirans cadaver» — «дышащий труп». Стойкое спиртовое амбре, пропитавшее ординаторскую, не позволяло списать беспробудное состояние на великую рабочую усталость. Контролеры (их было двое) пригласили ответственного дежурного врача по больнице, заведующего кардиологическим отделением Большакова, который, разумеется, не смог дать никаких объяснений, потому что о пьянках-гулянках на рабочем месте ответственным дежурным сообщать не принято. Разве что только в случае приглашения присоединяться. Выслушав нелицеприятное, ответственный дежурный врач ушел исполнять свои непосредственные обязанности — организовывать работу по своевременному и качественному оказанию лечебно-профилактической помощи больным и соблюдению правил внутреннего трудового распорядка больницы. Линейный контроль продолжил исполнять свои. Нечистая сила (а кому же еще?) привела контролеров в отделение эндокринологии, где был обнаружен еще один «spirans cadaver», на сей раз не в ординаторской, и даже не в сестринской, а в процедурном кабинете. Пьяный доктор (пусть и в свободное от работы время) в ординаторской — это дисциплинарное нарушение. Пьяная медсестра в процедурном кабинете нарушает не только дисциплину, но и санитарно-эпидемиологический режим. А уж то, что медсестра находится на дежурстве и ей положено сидеть на посту, а не валяться в процедурке, только добавляло пикантности случившемуся.

Конечно же, на следующий день состоялся «разбор полетов». Медсестра, поскольку напилась на дежурстве, была уволена «по статье», то есть — в принудительном порядке. Строгие выговоры получили терапевты из второго отделения, чтобы впредь неповадно было напиваться и спать на работе, а за компанию с ними Большаков, чтобы поответственнее в другой раз дежурил, и заведующие «провинившимися» отделениями. Распустили, понимаешь, народ, так получайте. Под страхом немедленного и позорного увольнения («вылетите отсюда с таким треском, что вас ни в одном Мухосранске даже полы мыть не возьмут!») главный врач строго-настрого запретил своим подчиненным ночевать в больнице, если, конечно, они не дежурят. Что примечательно — насчет употребления алкоголя он не сказал ничего, понимал, что нельзя требовать от людей заведомо невыполнимого. Кафедрам, базировавшимся в больнице, главный врач приказывать не мог, поскольку они ему не подчинялись. Кафедральных сотрудников попросили «соблюдать» и «не подставлять».