Городская милиция, образованная гильдиями (утратив прежнее значение, она превратилась в декоративный элемент городской жизни), поддерживала традицию средневековых воинских состязаний в стрельбе из лука. Обычно лучники демонстрировали свое искусство перед широкой публикой воскресным утром или в канун некоторых корпоративных праздников. Утром, когда начинались торжества, милиция парадным маршем, с барабанщиками впереди, пестря разноцветными мундирами ремесленников, вооруженных до зубов, и сверкая касками офицеров, проходила через весь город к площади, на которой устанавливался столб, увенчанный деревянной фигуркой птицы — «попугаем». Тот, кто с первой стрелы сбивал мишень, провозглашался «королем стрельбы». Ему надевали на голову символический убор и предоставляли право выбрать себе подружку на время праздника из числа самых красивых девушек города. В промежутке между церемониями такого рода стражи порядка тренировались в тирах (doelen), нередко роскошно обставленных и превратившихся в центры развлечений буржуазии. В Гааге было два таких тира, считавшихся подсобными помещениями городской ратуши.

У каждого региона были свои традиции. В Фрисландии устраивались игры в кольца, в других местах — соревнования бегунов, конные состязания. На острове Терсхеллинг, служившем пристанищем котиков во время сезонных миграций, переодетые крестьяне смешивались с этими животными и участвовали в их веселой возне, чтобы, сойдя за «своих», потихоньку оттеснить их подальше от берега и схватить.

В большинстве народных развлечений проявлялась варварская жестокость по отношению к животным. Взять хотя бы «гусиную охоту». На веревке, натянутой горизонтально на определенной высоте, за лапки подвешивали живого гуся, шею которого смазывали жиром. Молодежь во весь опор проносилась в повозках или просто на своих двоих под веревкой и пыталась сорвать гуся, ухватив его за скользкую шею. Иногда веревку протягивали над каналом, и полуголые игроки проплывали под ней в лодке, стоя на корме. В случае промаха их ждала холодная ванна. В «подстриги птичку» нужно было с завязанными глазами отрезать ножом голову слепой утке или курице, подвешенной на веревке за лапы. В тавернах играли в «кота». Живого кота подвешивали в бочонке на веревке, натянутой меж двух столбов. Игроки платили взнос, который составлял приз победителя. По очереди они бросали в бочонок с обезумевшим от страха котом тяжелыми дубинами, от ударов которых трещали доски. Наконец тот рассыпался, и полуживой кот падал на землю. Но дубины продолжали падать на него градом, пока несчастный зверек не погибал… Эта отвратительная забава пользовалась такой популярностью, что к концу века ею развлекались люди из хорошего общества, заменив, правда, из эстетических соображений, кота на павлина.

Во всех этих играх принимали участие и дети, которые от такого времяпрепровождения явно не становились чувствительнее. Стаи подростков забавлялись ловлей бродячих собак, которых с соблюдением всех правил подвергали пытке на дыбе — наказанию, применявшемуся во флоте. Жертву подвешивали к столбу, а затем резко отпускали и вновь поднимали воротом, и так много раз подряд. Такие игры приходились по вкусу и детям из состоятельных семейств. Любвеобильные родители не жалели денег на игрушечные доспехи и арсеналы из картона, дерева и олова — сабли, пики, барабаны и трубы, но их ангелочки предпочитали арбалет и рогатку собственного изготовления, отличавшиеся большей эффективностью, о чем свидетельствуют нередкие несчастные случаи. В Брабанте малолетние команды вели потешные бои по всем правилам военной тактики, под треск барабанов, передвигаясь при этом на ходулях. В детских играх того времени находили свое отражение не только войны, но и политические кризисы. Во время событий 1619 года одним ясным утром жители Гааги стали свидетелями следующей картины — на Ворхауте толпа мальчишек расстреливала пять снеговиков, изображавших Олденбарнефельде и других вожаков арминиан, громко распевая при этом: «Арминианин — как зараза, дом его — для змей жилье, угостим его, мерзавца, перекладиной с петлей».

В одном реестре, составленном на французском языке в конце столетия, представлен перечень детских игр, существовавших в Нидерландах: «В большой шар, в муху, в щелчки, в старый башмак, в биту, в трещотку, в бабки, в палочки, в квадратики, в чет-нечет, в орех, в разбитый горшок и в лошадку».

Добавим к ним жмурки, мельницу, чехарду, волчок, лук и, наконец, шарики, в которые играли на кладбищенских могильных камнях, если не в самой церкви, поскольку уличная мостовая не была столь крепкой и ровной. Девочки водили хороводы и играли в куклы. Куклы делались всевозможных форм, из дерева, тряпочек, бумаги и даже из серебра, некоторых кукол одевали в традиционные костюмы разных провинций, и они могли открывать и закрывать глаза. Богач покупал своей дочурке кукольную чету с атрибутами из фарфора, меди, железа и серебра. Кукольные домики насчитывали от шести до восьми комнаток с обстановкой из дерева или ценных металлов. Игры менялись в зависимости от сезона. Весной девочки прыгали через скакалку, мальчишки — через ямы; осенью запускали летучих змеев. Сохранилось множество считалок и названий тех игр (часто нам уже неизвестных), для которых они служили. В каждой провинции и на каждом островке водились свои игры, отличавшиеся и названием, и определенными деталями, но в целом все они походили одна на другую, поскольку основывались на детском фольклоре, общем для всей Европы.

Несмотря на церковные запреты, танцы пользовались народной любовью на протяжении всего века. Танцклассы и танцмейстеры процветали. Ни один общественный праздник или частная вечеринка не обходились без бала. В то время существовало два противостоящих друг другу танцевальных стиля. Один восходил к давним фольклорным традициям, другой опирался на подражание современной иностранной моде. В провинции мелкая городская буржуазия танцевала «топни ножкой», «шляпную плясовую», «семь прискоков», «Жако, отдохни», «башмак» и немало других произведений народных хореографов, иногда известных только в пределах определенного местечка. Аристократия же предпочитала менуэт, курант, скарамуш, гальярду, «красавицу новобрачную» (la belle mariee), фарлан, альсид и «любезного победителя» (l'aimable vainqueur), чьи французские имена сами говорят о своем происхождении. Но каким бы ни был стиль бала, он почти всегда заканчивался хороводом.

Традиционное обжорство

Нидерландец «золотого века» в обычной жизни всегда соблюдал относительную умеренность, но на больших торжествах поглощал невероятное количество пищи и напитков. Строгая экономия требовала вознаграждения, и накопленные сбережения улетали на «разрядку». Застолье и выпивка, независимо от повода, на время раздвигали тесные и давящие рамки семейной жизни, являя собой основное проявление общественной связи. Отмечали рождение ребенка, его крещение, отнятие от груди, выздоровление матери после родов, семейные торжества, Масленицу, отъезд, возвращение, получение должности или вступление в цех, помолвку, свадьбу, справляли поминки. Все протесты церкви против такой чрезмерной привязанности к земным благам, а государства — против расточительства не смогли одержать верх над этой традицией, которая практически оставалась неизменной в течение всего века, особенно в среде буржуазии и крестьян. Беднота, не имея средств на разносолы для своих посиделок, от этого лишь больше пила. За праздничным столом встречались не только родственные семьи или соседи, но и люди, объединенные различными ассоциациями. Бургомистр угощал служащих муниципалитета, ректор университета — преподавательский состав. На банкеты «палат риторики» каждый член мог привести с собой одного гостя, который получал право на три «захода» за счет кассы.