Затем, не сходя с поля боя под знаменем своего “нет”, Роза намекнула Альберту на то, что есть один мирный выход. Точнее сказать, возможность некоего перемирия между нею – и теми незримыми личностями, которые пытались извлечь из Альберта какую-то пользу для партии. Послушай, сказала ему Роза (более или менее безразличным тоном), если уж они так хотят нас куда-то внедрить, сделать нас каким-то партийным червем в бутоне Утопии, то почему бы не внедриться в городскую Утопию – с видом на небоскребы? Почему бы не поселиться в таком месте, где можно пешком дойти до сигаретного киоска, где можно запросто купить пачку сигарет у торговцев, которые не поливают грязью евреев? Ведь идеалисты уже построили тут, на окраине, городской вариант Браунова поселения. Зачем же тогда ехать куда-то в Джерси? Разве ты не знаешь, что красные горожане уже перебираются в Саннисайд-Гарденз?

Как и Хоумстедз, Гарденз заселяли ошеломленные ходом истории евреи, которым хотелось покончить с иммигрантскими скитаниями. Роза уже немного познакомилась с этим местом. Там жило несколько Ангрушей: родственники – по женской линии. Среди них были и старший Розин кузен Залман, его жена и их круглоглазый мальчик, названный в честь Ленина. Интересно – смирились бы с таким имечком в школе городка Монро?

Саннисайд-Гарденз был задуман – с благословения Льюиса Мамфорда и Элеоноры Рузвельт – как социальная лаборатория левых. Но раз Мамфорд и Рузвельт были по своим убеждениям всего лишь розовыми, а не полноценно красными, то, быть может, узурпация красными того, что задумали розовые, и была осуществлением как раз той цели, которую ставил перед собой Народный фронт? Взаимодействовать и сотрудничать с теми прогрессивными течениями, которые уже намечались в американской жизни, и вливаться в общины вроде Хоумстедз или Саннисайд-Гарденз. Так поступает охочий до приключений мужчина: вначале говорит девушке, что хочет просто дружить с ней, а потом ложится в постель – и та сама не замечает, как оказывается без одежды. А девять месяцев спустя – вот он, новый пролетариат! Так почему бы не остаться жить в городе? Община в Саннисайд-Гарденз могла бы одновременно и отвергнуть, и видоизменить, и улучшить тот пробный шар, каким хотели сделать для Альберта Джерси-Хоумстедз.

Быть может, в действительности Гарденз и Хоумстедз – это совершенно одно и то же место, как носок, который можно вывернуть с лица наизнанку.

В Нью-Джерси бетонные дома-бункеры стояли, сбившись в кучку, между дорогой, лесом и полем, и по сравнению с окрестными просторами это маленькое пятнышко цивилизации казалось микроскопическим, ничтожным и ненадежным.

В Куинсе семейные дома располагались вокруг коммунального сада, где, чисто теоретически, можно было разбить самые настоящие овощные грядки прямо посреди городских декораций. А еще там можно было ощутить особый привкус исключительности, социального обновления. Саннисайд-Гарденз, эти экспериментальные Сады, были помесью кропоткинской коммуны с парком Грамерси. Совсем как Розин брак (пускай даже глупый Альберт ошибочно не относил себя к аристократии)!

Ну, и что с того, что Роза одним махом погубила партийную карьеру Альберта? Погубила – поскольку он сломился, уступил не ячейке, а Розе, – а значит, выказал слабость и ненадежность. (Как будто он не выказал ровно те же качества, если бы уступил ячейке!) Уж лучше пускай они тоже узнают то, что знает Роза. В любом случае, Роза понимала, что не только погубила, но и спасла ему карьеру. Она положила конец его прозябанию в рядах манхэттенских коммунистов, где агенты, введенные в заблуждение говорливостью и запонками Альберта, а также квартирой Альмы (с ее гранитной пепельницей и спасенным мейсенским фарфором), могли бы и дальше полагать, что у него достаточно и денег, и влияния для помощи партии. На деле же у него не было ни денег, ни влияния. Из них двоих сильнее была Роза – какими бы фантазиями насчет Альберта ни тешила себя ячейка. Быть может, она-то и могла бы добиться какого-то успеха в Саннисайде.

Итак, Саннисайд. Переезжать туда решили к концу июля. С помощью Сола Иглина, важного партийца, в середине августа они заключили договор об аренде дома на Сорок шестой улице. Новенькие водительские права Альберта благополучно сгинули где-то в глубинах его бумажника еще до того, как его кожаные подошвы получили хоть малейший шанс нажать на чугунную педаль газа “Джона Дира”.

Утопия смотрится куда выгоднее, когда поблизости от нее есть остановка метро, и всего за пять центов можно со скрежетом вернуться в реальный мир.

Удачное ли время они выбрали? Вот с этим вышла катастрофа, в которой заключалась бездна иронии. Роза, Альберт и их воображаемое дитя справили новоселье в тот самый день, когда был подписан пакт между Гитлером и Сталиным и Народный фронт был уничтожен единым росчерком пера.

Роза и Альберт угодили в пасть к истории и задрожали там, как дрожит мышь в кошачьей пасти.

* * *

Война перевернула вверх дном жизнь коммуниста-вербовщика в Саннисайде, как и все вокруг: этот пакт в одночасье опрокинул все риторические доводы Народного фронта. Ага, попробуй-ка всучить такой товар, как Гитлер, типичному “попутчику” – из тех, кто, осмелев от антифашистских настроений, только что тихонько, на цыпочках вошел в партию. На следующий же день, услышав о предательстве Сталина, поспешно бросившегося в объятья к нацистам, он уже рвал в клочки агитационные брошюры. Европа, корчась под градом кошмарных событий, требовала, чтобы молодежь шла воевать на настоящих – не идейных – фронтах. И чтобы красные снова стали евреями.

Альберт, оказавшись в такой изоляции, так и не приспособился к жизни в Гарденз.

Он почти сразу же начал сбегать оттуда (прибегая к помощи надземки) к своей прежней жизни.

И там совершал разнообразные неназываемые провинности – такие провинности, на какие только был способен аристократ-выпивоха с немецким акцентом, спасавшийся от своей неудачной семейной жизни в питейных заведениях Манхэттена.

“Болтливый рот топит флот” – такая есть поговорка. А еще болтливый язык может потопить самого болтуна, утянув его в пучину американского коммунизма.

А вот Роза прижилась на новом месте. Она прожила там четыре десятилетия, даже больше. Кто бы мог подумать, что такие плоды даст ее “нет”, сказанное Нью-Джерси? Роза Ангруш-Циммер, которая чуть ли не за волосы вытащила себя из подсобки бруклинской кондитерской, где они с сестрами препирались из-за пустяков, едва ли думала, выходя замуж за Альберта, что ей предначертано судьбой осесть в этом окраинном районе. И все-таки, хорошенько окопавшись в этом огромном “нет”, каким являлся Куинс, вполне можно было наладить жизнь.

Письма Альберта-изгнанника (а их было немного) приходили из Ростока, из Лейпцига – из городов, которые благодаря журналу “Лайф” просто невозможно было представить себе иначе, как только в виде сплошных руин, целых дворцов, рассыпавшихся на груды камней. Эти письма как будто выскакивали из некой машины, умевшей воспроизводить немецкие почтовые марки и штемпели и запущенной куда-нибудь на Сатурн или на Луну, потому что эти планеты вообразить было гораздо легче, чем послевоенный Росток. Конверты явно вскрывали и снова запечатывали, прежде чем они попадали в Розин почтовый ящик. Альберт явно угодил в Гуверовский список неблагонадежных лиц – было чем гордиться. Мать комкала скупые страницы и отправляла их в мусорное ведро, а дочь забирала конверты и, держа их над паром, отклеивала марки.