— Вы не имеете права! — вякнул, не сдержалсятаки Попрыгунчик. — Мы являемся представителями иностранной державы, и Мы…

«…Будем жаловаться…» — закончил за него мысленно Михаил, поскольку Попрыгунчик умолк на полуслове — ближайший мент сунул ему прикладом под челюсть. Героизм Попрыгунчика имел свои, вполне определенные границы. У Михаила, правда, он даже этих границ не достигал: ему и в голову сроду не приходило вступать в пререкания с ментами. Потому что голова — и в частности челюсть — дороже.

Как ни странно, нигде не было видно Седого, оставленного вроде бы Петром за сторожа. «Не за подмогой ли часом он побежал до ближайшей булочной?.. Может, отобьют нас по дороге?» — размышлял Михаил, не давая ходу мыслям о предательстве Седого, даже на правах досужей вероятности.

Добрая дюжина конвойных вывела их из берлоги, словно особо опасных бандитов, толкая стволами по коридору и затем вверх по лестнице — наружу. А там уже поджидал соответствующий транспорт: напротив выхода зависло крупное транспортное средство, напоминающее крытую галошу на воздушной подушке. Даже увидев этот аэромобиль случайно на улице, Михаил вряд ли ошибся бы в его назначении: труповозка либо ментовоз.

Конвойные затолкали четверых задержанных через откидную дверь в заднее отделение галоши, сами же погрузились в переднее. В разделяющей перегородке имелось зарешеченное окошко, примерно такое же находилось в заднем отделении на потолке. Льющийся оттуда свет позволил Михаилу разглядеть еще с десяток арестантов, сидящих прямо на полу (сидений тут попросту не было). Судя по грязной одежде и явно нездоровому розоватому оттенку физиономий, соседи докатились до самого дна социальной ямы.

Тут Михаил вспомнил, что дверь хазы так и осталась незапертой. Вот облава и пожаловала запросто, прямо как к себе домой, и повязала беспечных хозяев, а заодно с ними — ни в чем не повинных гостей.

Погрузившись, они вчетвером тоже уселись на пол: Илли оказалась с Михаилом плечом к плечу, Бельмонд с Попрыгунчиком тоже умостились поблизости. Едва успели присесть, как галоша лихо рванула с места. Пассажиров заднего отделения моментально смешало в общую кучу и снесло сначала назад, а потом пошло кидать от стены к стене — явление вполне естественное для незакрепленного груза на ухабистой дороге. Хотя дело тут было не в дороге, а скорее в том, что городские переулки были узковаты для данного транспортного средства, и, чтобы их преодолеть, водитель давал попеременно своей галоше то левый крен, то правый. Не исключено, что в прошлом он был гонщиком, возможно даже — неоднократным призером. На старте Михаил едва успел ухватиться за Илли, а она чисто инстинктивно вцепилась всеми ногтями в Михаила. Вот оно, простое и незамысловатое мужское счастье! Так, сцепившись, они и полетели. Не факт, правда, что это давало им преимущество в общей свалке, однако Михаил старался, как только мог, защитить собою Илли от ударов об стены и пролетающих попутчиков, по мере сил принимая их на себя. Один раз он отпасовал обеими ногами в сторону летящего на Илди пузом вперед Фредди А. Бельмонда. Бесчеловечные условия транспортировки превратили несчастного толстяка в совершенно неуправляемое стихийное бедствие для кучи-малы рахитичных попутчиков. Хотя некоторым везунчикам он подворачивался время от времени в качестве перины. Попрыгунчик летал по ящику смертоносным бумерангом. Только здешний густой воздух, слегка замедлявший его блистательный полет, спасал прочих попутчиков от тяжких увечий, так как Попрыгунчик приложился абсолютно обо всех и обо вся — об Михаила-то уж точно раза три-четыре приложился самыми разными, но почему-то неизменно острыми частями тела. Словом — скучать в дороге не пришлось, прокатились весело, с ветерком, и даже, как это ни странно, без жертв. Так только, мелочи: по десятку синяков на брата, да, может, три-четыре сломанных ребра на всю компанию — считай, только косточки порастрясли. А все потому, что доехали быстро.

Когда водитель галоши решительно затормозил, перед пассажирами окончательно выписался чемпионский рельеф его характера. Михаил, умудрившийся как-то заранее почуять беду, успел в долю секунды оттолкнуть Илли в угол, а уже в следующую ее долю самого его погребло под лавиной попутчиков, брошенных необоримой силой инерции вперед при остановке. Лицо Михаила оказалось прижато к переднему окошечку. Глазам, выпученным от давления навалившихся сзади народных масс, открылся салон первого класса: в удобных креслах располагались «черные балахоны», надежно пристегнутые ремнями. Могло же кому-то и в этой адской галоше ехаться с комфортом!

Пока «балахоны» деловито отстегивались от кресел, народные массы отвалились от Михаила. Он сполз по стеночке и огляделся: судя по окружающей клинической картине, Михаил оказался из арестантов самым крепким — как-никак он все еще сидел. Если не считать Илли: она тоже более или менее сидела неподалеку от него, в спасительном углу. Остальные заключенные, в их числе Попрыгунчик с Бельмондом, распростерлись вперемешку на полу. Им не пришлось долго наслаждаться расслабленным состоянием: дверь откинулась, и арестованным было приказано выходить по одному.

«Не отбили-таки нас сподвижники по дороге, да и немудрено…» — взгрустнул Михаил, покидая первым лихой тюремный транспорт. И обернулся назад, чтобы подать руку Илли. Наконец-то он мог спокойно проявить галантность по отношению к ней, не опасаясь конкуренции. Но опять-таки не вышло: слуги закона оттащили Михаила от протянутой ему из машины руки и повели его, заломив руки, в низкое строение, чем-то смахивающее на крупногабаритную землянку. «Девятае оделение милитцыи» — прочел Михаил светящуюся табличку рядом с дверью. «С кем боролись — от тех все и померли!» — сказал бы его дед Панас. У беспутного деда имелся : еще один вариант данной поговорки с другой концовкой: «С кем боролись, от тех и залетели», — но с этот перл он приберегал для бабки Эвелины и вообще предпочитал блистать им при женской половине семьи и прочего человечества.

Короче говоря, водворили Михаила, а вслед за ним Илли и остальных задержанных, за решетку в КПЗ, как и повелось — грязную и тесную для такого количества арестованных. Сотоварищи из народа сразу повели себя как блудные сыновья, вернувшиеся в родной дом после длительной загранкомандировки: все они тут же завалились спать прямо на полу, не оставив на нем практически свободного места. Складывалось впечатление, что их оторвали от сезонной спячки и при первой же возможности они моментально вновь в нее погрузились.

Михаил и его компания стояли у решетки, все еще не в силах осознать свой новый гражданский статус и привыкнуть ко всем обстоятельствам, вполне логично из этого статуса вытекающим. Вскоре перед решеткой появился, гремя ключами, набыченный шкаф черного дерева — не иначе как местный дежурный надзиратель. Повозившись немного с ржавым замком, он открыл решетку и ткнул пальцем в Михаила:

— Ты! Выходи!

Звучало это так, словно Михаила вызывали хмурым утром на расстрел. А что ж, кто его знает, здешнее уголовное право… Он взглянул на прощание на Илли — впервые за время их знакомства открыто и долго, как в последний раз. Она ответила встревоженным взглядом. «Неужели переживает за меня?» — окрылился Михаил, неожиданно открыв для себя один из секретов непредсказуемой женской натуры: чтобы узнать подлинное отношение к себе женщины, необходимо оказаться приговоренным, как минимум, к расстрелу.