Бирона вся эта суета раздражала необычайно. Он не завидовал Миниху, нет. Зависть свойственна слабым людям, которые ощущают себя не на месте, а обер-камергер был о себе очень высокого мнения. Он злился на себя самого за то, что своими руками подтолкнул Миниха к славе. Думалось, что поедет этот выскочка и дамский угодник воевать поляков и увязнет там на длительный срок, а он взял и всех победил. И ведь не только одну баталию выиграл, а решил европейскую проблему.

Особенно вывел из себя Бирона мимолетный, в общем-то пустой, но искренний разговор с графом Шереметевым. Бирон держал его за умного человека, а он такое лепит, что уши вянут.

Фаворит ездил по поручению Анны Иоанновны на Зверовой двор. Донесли, что старый леопард, любимец государыни, занемог: то ли перекормили, то ли зверь слишком возбудился от появления самки-леопардихи, которую недавно привезло в подарок восточное посольство. Потом сообщили, что леопард вроде пошел на поправку. Анна никому не верила и попросила Бирона самолично посмотреть, как содержат зверей, хорошо ли кормят, тщательно ли чистят клетки. Чистота, как выяснилось, была на Зверовом двору отменная, звери гладки, шерсть без проплешин, но поди разберись — здоров зверь или болен? Леопард — он не конь, у него свой режим и сроки жизни.

Возвращался Бирон в раздраженном настроении, по дороге заехал развеяться в усадьбу к графу Шереметеву, благо рядом. Фонтанная речка — чистое раздолье. У Шереметева пруды, оранжереи, а вокруг дикий, еще не освоенный мир. Травы стелются под ветром, ветви дерев осеняют лицо благодатной тенью. Настроение у Бирона, считай, поправилось.

Потом они вместе верхами поехали во дворец. Выехали на Большую першпективу, и в тот момент, когда подъезжали к Триумфальным воротам, воздвигнутым два года назад в честь приезда из Москвы Анны Иоанновны, Шереметев возьми и брякни:

— А все-таки Миних молодец. Может быть, он и не достоин триумфа, но овацию заслужил.

Бирон спросил с подозрением:

— Какую еще овацию?

— Ну, овацию… малый триумф. Овация есть пеший триумф, которым удостаивали в древности великих полководцев. Все вроде так же, но скромнее. Герой идет не в роскошной золотой тоге, а в обычной своей одежде, и венок на голове не лавровый, а миртовый.

— Где же Миниху в Петербурге мирт найдем? — спросил Бирон с издевкой.

— Да не в этом дело. Венок можно хоть из березы соорудить. Главное — почет. И оркестр достойный в столице сыщется. Представляете? Впереди идет Миних, за ним армия победителей, потом везут захваченные в битве трофеи. Величественно…

Словно не замечая закипавшего в Бироне раздражения, Шереметев продолжал с увлечением перечислять прочие отличия триумфа от овации, упирая на то, что Миних явно заслуживает первого. При этом он словно подталкивал фаворита: ты там рядом, поговори, открой глаза государыне. Давно у народа не было широких праздников, а теперь самое время. И красиво, и по делу.

«Может Шереметев издевается надо мной», — невольно подумал Бирон. Но лицо графа было столь открытым, простодушным и веселым, что мысль эта казалась нелепой.

Фаворит оглянулся на Триумфальные ворота. Они были деревянными, но раскрашены под мрамор и выглядели очень внушительно. Время еще не смыло позолоту с резных завитушек и акантов над верхней перекладиной, там, где было выставлено изображение Анны Иоанновны в порфире и короне. Ворота эти или арку, как называли сооружение иностранцы, воздвиг Миних, и он же на правах губернатора Петербурга произнес в этих воротах прочувствованную приветственную речь.

Бирон был в бешенстве. До самого вечера он места себе не находил, выискивая способы сокрушения этого доморощенного стратега. Тоже мне, Александр Македонский! Он ему устроит триумф! Что там верещал Шереметев про Древний Рим? Туника, вышитая пальмовыми ветвями? Он погрозил кулаком в сторону запада, где-то там за окоемом обитал его удачливый соперник. Колесница, запряженная четырьмя конями… потом идет войско победителей и захваченная в битве добыча. Экий машкерад! И какую добычу привезет в Петербург Миних? Раненых, искалеченных, несчастных русских солдат! Святая ненависть к возможному сопернику подняла Бирона на такую высоту, что у него увлажнились глаза. Никогда в нем такого не наблюдалось. Надо же, он вполне искренне сочувствовал русским солдатам!

И вот прошло три дня после обидного разговора, и в руках Бирона оказалось письмо от агента Петрова. Нашелся! В отчете ни слова не было о Шамбере, но зато имелась фантастическая, горячая, как праздничный пирог из печи, информация. Миних польстился на взятку! И из чьих рук он принял деньги? Из рук врага, с которым воевал целых три месяца! Миних помог Лещинскому бежать и этим свел к нулю все усилия русской армии.

Новости этой Бирон поверил сразу, не мог не поверить. Она была столь своевременна, словно само небо откликнулось на его справедливый призыв. А там на небе не ошибаются. Слов агента о том, что информация не проверенная, он просто не заметил. Немедленно приказано было выслать Петрову денежное воспоможествование и секретный приказ продолжать наблюдения. Теперь объектом для слежки у Петрова стал сам фельдмаршал Миних.

Бирон сам не заметил, как стал бегать по кабинету. Он то упирался взглядом во французскую шпалеру, изображающую библейский сюжет — Рахиль у колодца, то подбегал к окну, глядя мимоходом на низкое небо, розовую от закатного солнца поверхность Невы. К вечеру сильно похолодало. Как все переменчиво в мире!

Бенгина вошла в кабинет. Одета просто, по-домашнему, только декольте, пожалуй, слишком глубокое, жена всегда помнила о главном ее богатстве — роскошном бюсте.

Ничего этого Бирон не заметил, только подумал бегло — а сколько ей лет? Исполнилось уже тридцать или еще двадцать девять? Если лицо сильно попорчено оспой, а в случае с Бенгиной так и было, то женщина стареет куда медленнее, чем красотки с гладкой кожей. Морщин совсем не видно, а должны быть, ведь не девочка уже…

— Вы чем-то взволнованы, мой друг? У вас нездоровый вид.

— Ах, оставьте, какие у меня могут быть волнения. Все прекрасно.

Тон капризный, взгляд искоса, она знала эту его манеру, поэтому продолжала спокойно и даже участливо:

— А я как раз волнуюсь. Их величество ждет вас. Ужинать будете в голубой гостиной. Курица сегодня плохо приготовлена. Назвали-то пышно — пулярка с трюфелями, а эта самая пулярка расползается под ножом, и соус явно пригорел. Правда, очень хорошая ветчина и языки копченые. Да и кулебяка отличная. Я буду ужинать с детьми, — добавила она деликатно и вышла.

Государыня была в отличном настроении, поглядывала на фаворита томно. Вот про Анну Бирон помнил все: и возраст, и день рождения. Она моложе его на три года. Неужели у него тоже такие дряблые щеки? Он вздохнул и принялся за еду. К счастью, женщины его мало интересовали. Он и в молодости не был особо охоч до них, а уж сейчас то мечтать об усладах любви. Увольте…

— Анна, я должен говорить с вами.

Она вскинула удивленный взгляд, мол, хочешь говорить, так говори. Зачем такие вступления?