— Пей.

Я поднесла виски к губам. Но закашлялась от одного запаха.

А еще звучала задорная музыка, они танцевали, и хлопали, и разбили на счастье несколько глиняных горшков, отчего Бран зашелся в лае. Я видела, как Аласдер смеется вместе с каким-то мужчиной и дети дремлют на коленях у матерей. Мужчина с густой щетиной подошел ко мне и предложил:

— Потанцуем, зверек?

Он протянул раскрытую ладонь. Но я отказалась. Я осталась сидеть с кубком в руке. Вокруг меня кружились цветные пятна, раскачивались пледы, а когда джига закончилась, Маклейн прокричал какие-то гэльские слова, и все в комнате угомонились. Люди устроились на стульях или на коленях друг у друга. Музыка стала мягче. Леди с огненными волосами, которая сказала мне: «Не прячь эти глаза», стоя в полутени, обхватив себя руками, запела таким слабым, призрачным голосом, что по коже у меня побежали мурашки, а в глазах защипало. Я думала о Коре, потому что она тоже пела когда-то.

Это была гэльская песня. В ней пелось о любви, я знала это — по тому, как она пела и как они все слушали, и по тому, что их глаза блестели, как и мои. «Любовь к Шотландии», — подумала я, не к человеку, а к месту, воздуху и дикой земле. К скалам. Я почувствовала это, а когда песня закончилась, женщина села рядом с Аласдером. Она притянула к себе его руку, устроилась рядом с ним. Он поцеловал ее волосы.

Бран положил голову мне на колено и моргнул, а я сказала ему, что он очень хорошая собака — очень хорошая собака, без всяких сомнений.

Пробили часы, а я гладила Брана, и свечи уже догорали.

Наступил 1691 год. И Макдоналды из Гленко подняли кубки и прочитали молитву — мне кажется, она была похожа на большинство молитв. Я думаю, они просили Божьей помощи в этом году, хорошей жатвы — урожая, здоровья, мужества в битве. Каждое сердце по-своему молит обо всем этом, независимо от веры или языка.

Я тоже просила об этом. Сидя на табурете, я просила у неба пищи для своих кур, и любви, и ясного неба, и чтобы оно сохранило этих людей, потому что они никогда не стали бы бросать в меня камни или называть «каргой».

На некоторое время в комнате стало тихо. Но потом взревели волынки, и Маклейн закричал:

— Больше виски сюда!

И снова начались танцы, зазвучали песни.

Я ушла. Накинула плащ и выскользнула за дверь. Было поздно, и я стремилась в свою хижину — к моему очагу, где спокойно и тихо.

Я подняла капюшон, и тут меня окликнули:

— Корраг?

Аласдер стоял в дверях. Он вышел следом за мной. Одной рукой он ухватился за свес крыши, словно проверяя его на прочность, и прислонился лбом к этой руке. Другая рука была уперта в бок.

— Ты уходишь? — спросил он.

— Да.

Он нахально таращился на меня, не моргая.

— Мы никогда не встречались, — сказал он. — Не разговаривали друг с другом. И я не поблагодарил тебя за то, что ты исцелила нашего отца. Все мы думали, что он отдаст концы от той раны, но… — Он улыбнулся. — Я Аласдер Ог.

— Ог?

— Ага. Это значит «младший». Назван так вслед за Маклейном.

— Он тоже Аласдер?

— Да.

Он склонил голову набок, глядя, как я складываю губы, пробуя произнести «ог». Потом спросил:

— А ты, кажется, Корраг?

— Да, так и есть.

— Тут ходит много слухов о тебе, знаешь?

Я не знала этого, но не очень-то удивилась. Потому что всегда находятся такие люди, что шушукаются по углам о женщинах, подобных мне. Наверное, я покраснела. Я поправила плащ, словно собираясь уходить; я онемела под взглядом его голубых глаз.

Но он вдруг заговорил снова.

— Как ты здесь оказалась? — спросил он. — Почему ты пришла сюда, а не куда-то еще?

— Твой брат позвал меня.

— Нет, — улыбнулся он. — Не на праздник. Что привело тебя в долину?

Я тоже улыбнулась. Я почти рассмеялась. Я отвела взгляд и покачала головой, потому что моя история показалась мне теперь старой и чудной — слишком чудной, чтобы рассказывать ее в ответ на вопросы понравившегося мне молодого человека.

— Длинная история? Чересчур длинная?

— Да.

Он кивнул.

Какое-то время мы топтались на месте. Аласдер смотрел вверх на балки, поглаживая доски ладонью. Потом опустил руку. Скрючившись, он стоял в дверном проеме, и я подумала, что надо повернуться и уйти, потому что молчание затянулось. За его спиной снова танцевали.

— Ты хорошо поела? — спросил он. — Там еще много…

— Да.

Снова тишина. Он вздохнул.

— Так где ты провела последний Хогманай? Не в Хайлендской долине, я думаю, судя по твоему произношению.

Я удивилась. Строго глянула на него. Он дразнит меня? Знает настоящий ответ и насмехается надо мной? Его брат умел насмехаться, я в этом уверена. Его отец тоже. Я ожидала увидеть кривую усмешку или приподнятую бровь, но ничего такого не было. Он смотрел на меня, как будто правда хотел знать.

— Я скакала на серой кобыле по Лоуленду, — ответила я. — В полночь мы проезжали постоялый двор, и я слышала, как там выпивают. Под полной луной мы скакали по пляжу во время отлива той ночью и не останавливались до рассвета. Вот что я делала. — Я пожала плечами. — Мы скакали. Под небом, на котором было больше звезд, чем я когда-либо видела.

Он стоял неподвижно. Весь этот шум и танцы остались позади, а он был очень тих. Просто смотрел. Его глаза так сверкали, что я подумала, как он представляет сейчас тот пляж. Его зеркальный песок.

Он открыл рот, чтобы заговорить, но тут чья-то рука обвила его талию, и огненноволосая певица вынырнула из-за его спины. Она была выше меня и лучше сложена. У нее были формы настоящей женщины, и она встала прямо перед Аласдером.

— Ты, — она со смехом ткнула его в грудь указательным пальцем, — впускаешь холодный воздух…

Потом повернулась ко мне, вся сияя. Ее не смущали мои спутанные волосы и оборванные юбки.

— Я Сара, — сказала она. — И я рада любой новой женщине в этом месте — тут слишком много мужчин! Все эти мужчины…

Какая же у нее улыбка! Сверкающая и чистая.

Все мы заулыбались. Мы улыбались друг другу на прощанье, желая здоровья и счастья в новом году, потом я закуталась в плащ и скользнула в темноту.

В ущелье, где росли березы, я задержалась немного, чтобы ощутить ночной воздух. Чтобы вдохнуть его.

Я спала, окруженная с двух сторон курами.

* * *

Зима — мое время. Моя погода. Она была такой дикой, та хайлендская зима. Лед скрипел на морозе, а снежные хлопья поначалу не падали, они повисали в воздухе, парили вокруг меня, когда я брела в свою лощину, держа в руках торф. И у моего отражения в темнеющих лужах были заснеженные волосы.