Ведущая вниз тропа оказалась прямее, чем подъем с юга, но одновременно и круче, что в конце концов отразилось на голенях — те заныли. На одном из участков спуска море исчезло из виду, и беспечность Найла приослабла. И все равно бодрила мысль, что скоро он снова увидится с матерью и братом. Найл напрягал и напрягал зрение, неустанно выискивая в глубине зеленой низменности малейшие признаки движения. Уже не раз и не два на пути попадались места, вполне годные паукам для засады, и всякий раз при этом Найл обмирал в напряженном ожидании. Но вот уж как два часа истекло, и дорога стала более пологой, и до ближайших деревьев не более пары сотен шагов. Парень уже сомневался, не ошибся ли, полагая, что пауки догадываются о его приближении. Такая мысль принесла даже некоторое разочарование. Впереди теперь не просматривались ни развесистые кусты, ни большие камни, способные прикрыть собой достаточно крупное насекомое…

Не успел об этом подумать, как краем глаза уловил мимолетное движение и тут же грянулся оземь с такой силой, что дыхание перехватило. Мощные лапы, схватив, перевернули его вниз головой и вздернули в воздух, не давая отнять руки от корпуса. Увидев перед самым носом бесстрастно-задумчивые глаза и вздыбленные клыки, Найл завопил от ужаса. Он инстинктивно застыл в слепой надежде, что неподвижность как-нибудь уймет ярость твари. Вот еще одна пара когтистых лап перехватила со спины. Он почувствовал, как стряхивают с него суму, а вокруг притиснутых к бокам рук пропускают липкую шелковину.

Секундное замешательство сменилось странным спокойствием. Уверенность, может статься, появилась от некоего человекообразия твари. Она походила на краба с морщинистым стариковским лицом. Тело источало специфический, но не лишенный приятности мускусный запах. В выпущенном виде клыки смотрелись жутковато, в сложенном напоминали забавную пучковатую бороду. После нескольких ужасных мгновений, когда казалось, что клыки вот-вот впрыснут яд, до Найла дошло, что лишать жизни его не собираются. Найл своей неподвижностью дал понять, что не пытается сопротивляться.

Державший Найла паук поднял свою ношу повыше, чтобы его напарник мог пропустить паутину вокруг лодыжек. Шелк, еще влажный, был эластичен, упруг — сами волокна не толще травинки песколюба, — однако чувствовалось, что прочен он необычайно. Лодыжки пристали друг к другу так, что не разомкнуть.

Обезопасившись от возможного сопротивления, паук взвалил добычу себе на спину, придерживая передними лапами — теми, что покороче, — и рванул внезапно с места, да с такой скоростью, что у Найла перед глазами поплыло. Восьмилапый несся, подныривая, и парня при каждом новом рывке резко подкидывало. Временами казалось, что еще минута — и он соскользнет с бархатистой спины, но паук всякий раз, не сбавляя хода, тянулся передними лапами и поправлял ношу. Сзади неотступно следовал напарник с сумой Найла.

Найл часто наблюдал, как очумело чешет через пустыню паук-верблюд или фаланга, будто ком травы под ураганным ветром. Никогда не помышлял, что когда-то и ему придется видеть, как проносится перед глазами земля по полсотни миль в час. Найл пробовал смотреть на горизонт, чтоб поменьше кружилась голова, но бесполезно было пытаться удержать взор на одной точке — самое большее несколько секунд, — так она билась о паучью спину. В конце концов юноша закрыл глаза и, стиснув зубы, сосредоточился на том, чтобы как-то превозмочь неистовую тряску, от которой кровь молотом долбила в виски.

Он неожиданно забылся и так же неожиданно пришел в себя. Очнувшись, почувствовал, что кто-то над ним склонился и смотрит в лицо. Почти тотчас почуял знакомый запах волос. Его, крепко обняв, поцеловала мать. А вот и Вайг! Он помог брату сесть и поднес ему к губам чашку с водой. Во рту у Найла пересохло, в горле першило от пыли. Сделав первый глоток, он долго и сильно кашлял. Обнаружилось, что руки и ноги у него свободны, только кожа сильно натерта в местах, где, судя по всему, отдирали липкую паутину.

В голове постепенно прояснилось: видно, он на самом деле лишился чувств. Паук, на спине которого он так лихо прокатился — самый крупный из четверых, должно быть вожак, — стоял поблизости, взирая на своего седока бесстрастными черными глазами. Линия между ртом и сложенными челюстями-хелицерами напоминала чопорно поджатые губы. Ожерелье из глаз помельче смотрелось каким-то физическим недостатком, все равно что ряд блестящих черных бородавок. Восьмилапый даже не запыхался.

— У тебя как, хватает сил идти? — спросил Вайг.

— Надеюсь, да. — Найл нетвердо поднялся.

Сайрис тихонько заплакала.

— Торопят дальше, — сказал Вайг.

Найл увидел, что содержимое его сумы вывалено на землю и один из пауков разглядывает предметы, шевеля их то передней, то средней лапой. Вот он поднял и металлическую трубку, мельком оглядел и бросил среди плодов опунции и сушеных хлебцев. Одновременно с тем Найл ощущал, как его прощупывает ум вожака. Восьмилапый пытался определить реакцию пленника на обыск его поклажи. Ум Найла он досматривал с такой же неуклюжестью, с какой его сородич разбирал содержимое сумы, — будто тыкал большим пальцем.

Тут внимание тварей было привлечено к одному и тому же. Досматривающий с любопытством обнаружил свернутый в рулон лоскут паучьего шелка, который Найл использовал как одеяло. Подошел вожак и стал тщательно разглядывать ткань. Найл чувствовал сигналы-реплики, которыми они между собой перебрасывались. Их язык состоял не из слов, а как бы из чувств разных оттенков. Никто из них не мог бы вслух спросить: «Интересно, а это откуда здесь взялось?» — но между ними безошибочно скользнул вопросительный импульс, а вместе с ним как бы мгновенный размытый облик сгинувшего в пустыне смертоносца. Одновременно (мозги, похоже, работали в унисон) до обоих дошло, что эта видавшая виды ткань никак не может быть шелком паучьего шара, и тотчас утратили к ней интерес.

Неожиданно оба насекомых насторожились. Найл не мог уяснить причину этой обострившейся вдруг бдительности. Вожак заспешил к растущему неподалеку кусту терновника. Приглядевшись внимательней, Найл сообразил: у бурых натянута меж корней и нижних сучьев паутина. В нее угодил крупный кузнечик и сейчас исступленно там бился. Звуков насекомое не издавало — пауки, кстати, абсолютно глухи, — но их внимание мгновенно привлекли волны паники.

На глазах у людей вожак, хватив клыком, парализовал кузнечика. Разодрав челюстями тенета, вынул оттуда обездвиженное насекомое и принялся насыщаться. Он, очевидно, проголодался.

Пользуясь тем, что пауки отвлеклись, Найл задал вопрос, не дававший покоя.

— Где Руна и Мара?

— Увезли на шаре.

— А оса, муравьи?

— У них в брюхе, — сухо сказал Вайг, кивнув на пауков.

Через секунду брат полетел вверх тормашками, как от свирепого пинка. Один из пауков возвышался над ним, угрожающе выпустив клыки. Вайг попытался сесть, но снова был опрокинут ударом передней лапы. Брат покорно затих, поглядывая на маячащие над лицом клыки. И опять Найл почувствовал, как вожак, к этому времени уже подкрепившийся, бдительно прощупывает его мозг. Он явно проверял, как Найл реагирует на угрозу брату. Хорошо, что в данный момент парень испытывал в основном волнение; он интуитивно чувствовал, что любое проявление гнева или агрессивности немедленно повлекло бы наказание.