– Нет, святой отец. Я не верующая.

Но при этом мой сын – монах-бенедиктинец.

– А почему вы хотите исповедаться?

– Это не совсем так. Я хочу посоветоваться с вами кое о чем, но с соблюдением тайны исповеди.

– Поймите, дочь моя: тайна исповеди… Хотя нет, в конце концов, какая разница: рассказывайте, и если я смогу помочь вам, я это сделаю. И ничто из сказанного не выйдет за пределы этих стен.

– Вы клянетесь?

– Как я могу приносить клятву по поводу такой ерунды? Ради Бога!

– Да, у меня есть один аргумент против, именно поэтому я рекомендовал отложить рассмотрение дела Досточтимого Фонтельеса.

– О каком аргументе идет речь? – Пауза, которую нарушила сеньора Элизенда. – Прошу вас, говорите с полной откровенностью.

– Он состоит в том, что вы – единственный живой свидетель его смерти.

– Сколько мучеников, – вмешался адвокат Газуль, – все бы отдали за то, чтобы иметь такого свидетеля, как она. О, сколько!

– Это так. Но дело в том, что…

Сеньора Элизенда наклонилась к Газулю, и он сделал то же самое, чтобы приблизиться к ней, и тут же пришел в сильнейшее волнение, поскольку она уже давно не допускала подобной доверительности. Он был готов поцеловать ее. Запечатлеть поцелуй на ее безжизненных зрачках.

– Предложи ему денег, – вместо поцелуя прошептала она.

– Это может привести к противоположному результату.

– В случае с данной персоной – нет. Предложи ему хорошие деньги.

– Сколько?

– Не знаю! Это твоя работа.

Оба улыбнулись, и адвокат Газуль заявил, что они не могут больше ждать, что кандидат в Блаженные Фонтельес должен быть включен в мартовские слушания, как и обещал Ватикан. И затем громко назвал поистине астрономическую сумму.

– Для того чтобы человек был причислен к лику Блаженных, он должен был героическим образом проявить христианские добродетели. Ведь так?

– К чему вы ведете?

– Представьте себе, что Церковь собирается причислить к лику Блаженных неверующего человека.

– Это абсурдное предположение.

– Нет. Это реальность.

Во мраке исповедальни священник встревоженно заерзал задницей по скамье. Выждал, пока слабое эхо произнесенных слов затеряется в темных уголках необъятного пространства собора. И когда от сказанного не осталось ни малейшего следа, продолжил беседу:

– Откуда ты знаешь… вы… Откуда вы знаете?

– Думаю, я не имею права этого говорить. Что вы посоветуете мне сделать? Расстроить им праздник или забыть о Блаженных и Святых?

– Но дочь моя… То, что ты говоришь, представляется совершенно нереальным…

– Говоря коротко, папа может совершить ошибку.

– Поймите, дочь моя: непогрешимость верховного понтифика в вопросах канонизации не подтверждена никаким текстом Священного Писания.

– И что это означает?

– Что это не вопрос Божественной веры. Как, впрочем, и церковной, поскольку Католическая церковь не установила на этот счет никаких правил.

– То есть, если папа совершит ошибку, ничего не случится.

– Я бы так не говорил.

– Я на днях собрала данные: некоторые святые были отъявленными негодяями.

– Дочь моя, будьте добры выражаться уважительно.

– Святой Кирилл Александрийский, святой Стефан Венгерский, святой Фернандо Кастильский, Хосемария Эскрива, святой Винсент Феррер, святой Павел… Все они были агрессивными, жадными до власти, славы и богатства мужчинами.

– Я отказываюсь продолжать разговор в таком тоне.

– Прекрасно. Ничего не изменилось. Так я могу опротестовать одну из ближайших беатификаций?

– Но почему вы хотите ее опротестовать?

– Потому что к лику Блаженных хотят причислить человека, который не верил ни в Бога, ни в Церковь. А они говорят, что он умер как святой мученик.

– Красивая смерть.

– Вы прекрасно меня понимаете, святой отец. Этот человек не верил ни в Бога, ни в рай, ни в искупление грехов, ни в Святое причастие, ни в авторитет Святой Матери Церкви… Ни в святых, ни в ад.

Оба замолчали. Словно соизмеряя свои силы. Потом Тина продолжила настаивать:

– Он был героем, но никак не мучеником Святой Церкви.

– Но почему вы хотите услышать мое мнение по этому вопросу, дочь моя?

– Потому что я хочу помешать этому.

– Но почему, если вы не верите во все это?

– Потому что этот человек не заслуживает того, чтобы таким образом была предана его память.

Молчание. Мрак в исповедальне. Прошло столько времени, что на какое-то мгновение Тина подумала, что священник сбежал, унося на плечах свои сомнения. У нее даже хватило времени признать, что она упорствует в этом вопросе, потому что обижена на Церковь, которая украла у меня сына, не спросив, тайком, ночью; у меня, которая не верит ни в Бога, ни в Святое причастие, ни в пресуществление, как и Ориол Фонтельес, маки, которого хотят обрядить в Блаженного.

– Советую вам не лезть не в свое дело, дочь моя, – после долгих лет молчания сухо вымолвил священник.

– Спасибо, святой отец.

– Предоставьте решать проблемы верующих самим верующим.

– Но дело в том, что человек, о котором я говорю, как раз не верил в Бога!

– Я настаиваю, чтобы вы оставили все как есть. Вы же хотели от меня совета, разве нет?

Отец Ф. Релья, прочла Тина на табличке, прикрепленной к исповедальне. Отец Релья советует мне не лезть не в свое дело, подумала она, выйдя из собора и ослепнув от холодного колеблющегося света предвечерней поры. У нее ужасно болела голова. Чтобы доехать до Сорта, ей пришлось надеть цепи на колеса, потому что в районе Порта дель Канто дорожное полотно было запорошено снегом. Когда она припарковалась перед домом, было совсем темно, хотя еще времени было не много. Она взглянула наверх, на окна, и подумала Жорди еще не вернулся. Она закрывала машину, когда к ней подошел высокий худой мужчина, имевший совершенно замерзший вид, хотя на нем была теплая зимняя куртка, и, выпуская изо рта облако пара, спросил вы Тина Брос, учительница.

– Да. Что вы хотите?

– Мы можем поговорить у вас дома?

– Но о чем речь?

– Это важно.

– Но все-таки о чем речь?

Жорди попал в аварию. Арнау сорвался в пропасть во время молитвы; Юрий Андреевич забрался на дерево и не может спуститься. Нет, ради бога…

– Об Ориоле Фонтельесе.

– Что?

– Об Ориоле Фонтельесе. Так мы можем подняться?