Брат рассказал, что из всей его семьи живы только он и Татьяна Александровна, остальных уже нет. Мужичок сказал: «Вон как…» – и посочувствовал простым, естественным сочувствием. Зная, что люди смертны, не вскрикнул от удивления, но принял все как должное. К сожалению, от неожиданности встречи мы не разговорились подробно. Я потом попрекал Александра:

– Что же ты не расспросил его обо всем?

– Знаешь, я тогда так растерялся, – отвечал Александр, – даже не знал что сказать.

Мы пошли к больнице. Как в Ветлуге, там с 1907 года все оставалось прежним. Мы увидели знакомые корпуса – приемный покой, хирургический, инфекционных болезней (раньше это отделение попросту называли «заразным») и даже мертвецкую (морг). Дом, в котором родился брат, стоял, как в «Земляничной поляне» Бергмана. Густые заросли сирени почти закрывали его. Дом доктора. Тут, в этой больнице, дядя Шура вскрывал чирьи, лечил сифилис, отпиливал ноги и…

– Иногда приедет какая-нибудь богатая дородная баба и жалуется, – рассказывал мне когда-то дядя Шура. – «Болею, сил нет, невмоготу, а что – не разумею». Я осмотрю ее и ставлю диагноз: «Да, хвораешь». А потом рекомендую: «Сходи-ка ты к святым мощам в Киево-Печерскую лавру, приложись, поможет». И больная, охая и ахая, шла. Приходила здоровая, с веселым блеском в глазах, благодарная.

– А зачем вы ее туда посылали, дядя Шура?

Да она так, от нечего делать стонала, от жира. А прогулялась до Киева, жир сбросила, скуку разогнала, и полегчало. Я таких больных всегда лечу подобным методом.

Корпуса больницы были в идеальном состоянии. Все из отличных бревен и как будто вот-вот построены. Работнику больницы мы заметили:

– Как вы все хорошо содержите. Очевидно, ремонт недавно проводили.

– Какой ремонт? Зачем? И не трогали. Как стояла, так и стоит. – И добавил: – Раньше ведь руками строили.

Видимо, под этим он подразумевал – на совесть. Оттого я и запомнил эту фразу. Не буду развивать его замечания, перенося в сегодняшнюю действительность. Скажу только: не по приказу, не из страха, не из-за денег, не за благодарность или награду, не из честолюбия – это и есть на совесть!

Мы спросили: а висит ли в больнице фотография доктора Розова?

– Как же. Только она сейчас временно на выставке.

Мелькнула у меня мысль – по приезде в Москву обратиться в Министерство здравоохранения с просьбой присвоить Одоевской больнице имя доктора Розова, ведь он ее создал. Удержала неловкость положения: скажут, хлопочу за родственника. А стоило бы. Может, и малоприметное для всей России дело сделал Александр Федорович Розов, а может, и не такое уж маленькое, если принять в расчет, что до постройки этой больницы людей в Одоевском фактически никто не лечил. Правда, потом почетное звание заслуженного врача и орден Ленина дядя Шура имел. И портрет его висит в больнице. Это хорошо. И люди, как вы видите, помнят своего доктора.

Мы обошли больничный двор.

– А вот тут стояла бочка с водой, – сказал Александр, показывая в сторону спуска к реке. И как будто это был жест фокусника – бочка стояла на своем месте!

Все так бурно развивается, многое сносится, перестраивается, заменяется, стирается с лица земли, и возникает чувство боли, будто рвут твои невидимые глазам корни. Только вздрагиваешь, стиснув зубы и сдерживая слезы. И не будет у людей счастья прикосновения к прошлому, и не будет у них почвы под ногами, и будут они бродягами, Иванами, не помнящими родства. Когда в домашнем хламе обнаруживается игрушка наших ныне взрослых детей, конечно же, мы не выбрасываем эту реликвию, а снова бережно прячем в какой-нибудь закуток.

К вечеру небо стало чистым и река сделалась голубой и зеркальной. Мы мчались обратно молча, полные сильных чувств, даже потрясенные. Хотелось молча нести в себе эту святость. Даже сын мой чувствовал наше состояние и не прикоснулся к нему никаким пустым словом.

Когда я посмотрел во МХАТе спектакль «Соло для часов с боем» (к счастью, я смотрел его один, никого из знакомых в тот вечер в театре не встретил) и вышел из дверей театра, я не поехал домой, а долго шел по улицам Москвы, неся в себе то благословенное чувство, которое пробудили во мне великие старики МХАТа во главе с божественной Андровской. О чем я думал? Нет, не о театре, не об искусстве, не о системе Станиславского. Я думал о жизни, о своем поведении в ней, о высших ее радостях, о ее смысле.

Река Ветлуга с ее нетронутыми бережками была изящна и нежна. Я любовался ею и думал: Волга – это красавица женщина, а Ветлуга – чистая, непорочная девушка, которую нельзя оскорбить прикосновением руки. И хоть изредка я видел на берегах яркие палатки туристов-любителей, но и они на этих просторах выглядели как-то чисто, и мне даже казалось, что эти туристы никогда не будут разбрасывать вокруг своих стойбищ винные бутылки, консервные банки и яичную скорлупу.

Каким большим счастьем наполнила меня эта полная тайн поездка в Ветлугу и Одоевское! Может, и я совершил паломничество к святым местам, чтобы не отупеть, очиститься прикосновением к детству.

Недавно я прочел в газете о том, что гипертонию хорошо лечить воспоминаниями о тех днях или хотя бы часах, когда ты был наиболее здоров и счастлив.

Варвары завоевали Римскую империю, но сверх того они, варвары, впрочем не без участия самих римлян, разрушили многие ее сооружения, уничтожили многие ценности. И, может быть, именно по этой причине, вследствие этого разрушения современные итальянцы так не похожи на древних римлян.

Таинствен и прекрасен внутренний мир человека. Но мы еще, к сожалению, не научились вслушиваться и вглядываться в него.

Я сейчас возвращаюсь к судьбе семейства Красавицких и авось дойду до того места, где станет ясно, почему я назвал эту часть своих воспоминаний «Маленькая звездочка за моим окном».

Петр Матвеевич Красавицкий, блестящий петербургский доктор, сделался сельским лекарем и видной фигурой в округе. Природа залечила его душевные раны, и он в благодарность ей стал сверх своих врачебных дел изучать лесоводство. На своем участке он насадил кедры, серебристые ели и другие по тем краям диковинные деревья. Кстати, часть кедров сохранилась и доныне. И на этом поприще он проявил талант, даже написал несколько книг о лесном деле. Жена его Лиза помогала крестьянам в несчастных случаях, занималась своими работами по усадьбе и уходом за детьми. Но прежнее глупое недоброжелательство родственников висело роком над семьей Красавицких.

Снова удар. Двенадцатилетний мальчик Володя тяжело заболел: полиомиелит, парализованные конечности – обе руки и обе ноги неподвижны. Горе! Отчаяние! Было предпринято, что в человеческих силах. Били во все колокола, возили мальчика ко всем светилам, на все воды. Сражались долго, упорно, неотступно, но у злобной болезни удалось вырвать из зубов только ограниченное движение ног и частичную подвижность правой руки. Таким я и застал Володю, когда впервые вошел в бывшую келью Зачатьевского монастыря – тесное жилье семьи Красавицких. Но тогда я не заметил следов этой беды. Позднее, когда мы с ним стали часто видеться, подружились, я не без удивления узнал, какой Володя умный, начитанный, как много иностранных языков знает, как интересно судит о жизни, как бывает весел, как часто посещает консерваторию, как замечательно плавает. Но передвигается еле-еле и, когда надевает пиджак или пальто, помогает себе зубами, а левую руку, висящую вдоль его крупного тела плетью, с трудом впихивает правой рукой в левый карман, чтобы не болталась. Большая в нем сила духа!