– Томми вам небезразличен, да?

Этот внезапно заданный леди Хелен вопрос заставил Хейверс сразу же отвести глаза.

– Большую часть времени я ненавижу этого несчастного пижона, – ответила она. – Но если ему суждено быть уволенным, пусть это случится не из-за какого-то болвана – вроде Стинхерста.

Сент-Джеймс улыбнулся свирепости ее ответа.

– Я вам помогу, – сказал он. – Чего бы это ни стоило.

Хотя широкий ореховый буфет был весь уставлен блюдами с подогревом, источающими разнообразные запахи – от копченой рыбы до яиц, в столовой, когда туда вошел Линли, находился всего один человек. Элизабет Ринтул сидела спиной к двери и, явно безразличная к звуку его шагов, даже не повернула головы, чтобы посмотреть, кто составит ей компанию за завтраком. Вилкой она гоняла по тарелке одинокую сосиску, пристально глядя на блестящий след жира, похожий на след улитки. Линли подсел к ней с чашкой черного кофе и ломтиком холодного тоста.

Она, судя по одежде, намеревалась вместе со своими родителями отбыть в Лондон. Но, как и вчерашний ее наряд, черная юбка и серый джемпер были ей чересчур велики, и хотя черные колготки были подобраны абсолютно им в тон, их элегантность сводила на нет маленькая стрелка на щиколотке, которая конечно же «поедет» дальше. На спинке стула висел чудной, длинный, до полу плащ, густо-синего цвета, такой могла носить Сара Вудраф[29], чтобы принимать впечатляющие театральные позы на молу Кобб[30]. Он, вне всякого сомнения, не вязался со всем обликом Элизабет.

То, что она вовсе не жаждет насладиться его обществом, Линли сообразил сразу, как только уселся напротив нее. С окаменевшим вмиг лицом она отодвинула стул и начала подниматься.

– Я так понял, что Джой Синклер была помолвлена с вашим братом Алеком, – заметил Линли, словно она не пошевельнулась.

Она, не отрывая глаз от тарелки, снова села и принялась тонюсенькими ломтиками нарезать сосиску, ни единого не отправив в рот. Руки у нее были необыкновенно большие, даже для женщины ее роста, а костяшки пальцев – узловатые и некрасивые. Их покрывали глубокие царапины, заметил Линли. Нескольких дней давности.

– Кошки. – Ее голос прозвучал почти грубо. Линли не стал отвечать на эту краткую реплику, поэтому она продолжила: – Вы смотрите на мои руки. Это царапины от кошек. Они не очень-то любят, когда прерывают их совокупление. Но есть некоторые занятия, которые мне совсем не хотелось бы терпеть на своей кровати.

Двусмысленное замечание, красноречивое в своем невольном признании. Интересно, что извлек бы из этого аналитик, подумалось Линли.

– Вы хотели, чтобы Джой вышла за вашего брата?

– Теперь это вряд ли имеет значение, не правда ли? Алек мертв уже много лет.

– Как она с ним познакомилась?

– Мы с Джой учились в одной школе. Иногда она приезжала к нам на короткие каникулы в середине четверти. Алек был там.

– И они поладили?

При этих словах Элизабет подняла голову. Линли поразился, что женское лицо может быть настолько лишено выражения. Оно казалось неумело раскрашенной маской.

– Джой ладила со всеми мужчинами, инспектор. Это был ее особый дар. Мой брат был всего лишь одним из длинной череды ее воздыхателей.

– Однако у меня создалось впечатление, что воспринимала его гораздо серьезнее, чем других.

– Разумеется. Почему бы и нет? Алек достаточно часто во всеуслышание заявлял о своей любви, чтоб выглядеть идеальным простаком, ублажая в то же время ее самолюбие. И сколько из этих других могли предложить ей перспективу стать графиней Стинхерст, когда папочка сыграет в ящик? – Элизабет принялась выкладывать из кусочков сосиски узор на тарелке.

– Ее отношения с вашим братом осложнили вашу дружбу?

Из ее ноздрей вырвался короткий смешок, как дуновение резкого ветра.

– Наша дружба существовала только благодаря Алеку, инспектор. Как только он умер, я стала неинтересна Джой Синклер. В сущности, после заупокойной службы по Алеку я и видела-то ее лишь раз. Затем она, не раздумывая, исчезла.

– До этих выходных.

– Да. До этих выходных. Вот такими мы были подругами.

– Вы обычно ездите со своими родителями в такие вот, связанные с театром поездки?

– Да ни за что. Но я обожаю свою тетку. Это была возможность повидаться с ней. Поэтому я и поехала. – Неприятная улыбка изогнула рот Элизабет, чуть тронула ее ноздри и исчезла. – Разумеется, тут не обошлось без маминых расчетов относительно моего романа с Джереми Винни. И я не могла разочаровать ее, она лелеяла такие смелые надежды на эти выходные, она боится, что моя роза окончательно увянет, если вы позволите мне употребить столь смелую метафору.

Линли проигнорировал этот дерзкий намек.

– Винни давно знает вашу семью, – сделал он вывод.

– Давно? Он знает папу целую вечность, и по театру, и так просто. Много лет назад, еще в провинции, он мнил себя вторым Оливье, но папа вывел его из этого заблуждения. Тогда Винни подался в театральныe критики, где он с тех пор и обретается, с удовольствием смешивая с грязью столько постановок, сколько удается посмотреть. Но эта новая пьеса… ну, отец принимал ее очень близко к сердцу. Новое открытие «Азенкура» и все прочее. Поэтому, полагаю, мои родители хотели моим присутствием обеспечить хорошие отзывы. Вы понимаете, о чем я… В случае, если Винни решит принять… скажем так, менее чем соблазнительную взятку. – Она с грубой откровенностью провела ладонью по телу. – Я в обмен на благоприятную статью в «Тайме». Это ответило бы чаяниям обоих моих родителей, не так ли? Желанию моей матери, чтобы меня наконец-то должным образом обслужили. Желанию отца – с триумфом покорить Лондон.

Она намеренно вернулась к первой теме, несмотря на то, что Линли заговорил о другом. Он послушно подхватил ее мысль:

– И именно поэтому вы пошли в комнату Винни в ночь, когда умерла Джой?

В ответ Элизабет вскинула голову.

– Конечно нет! Льстивый человечек с пальцами, похожими на волосатые сосиски. – Она ткнула вилкой в тарелку. – Насколько я знаю, эту маленькую бестию могла получить Джой. Мне он жалок: отирает среди людей театра в надежде, что поднаберет у них таланта, которого ему не хватило, чтобы покорить публику много лет назад. Жалок! — Внезапный взрыв эмоций, похоже, выбил ее из колеи. И, словно для того чтобы обуздать его, она отвела взгляд и сказала: – Что ж, возможно, именно поэтому мама считала его такой подходящей для меня кандидатурой. Два ничтожества, вместе плывущих к закату. Боже, какая романтическая мысль!