Разумеется, юмор черный, очень даже черный, но он громко рассмеялся и продолжал смеяться и смеяться, пока не услышал свой собственный смех. Он был жестким, хриплым, холодным, и не смех вовсе, а плохая имитация, грубая и непохожая. Создавалось впечатление, что он наглотался камней, и теперь они терлись друг о друга и грохотали. Расстроенный этим звуком, он вздрогнул и разрыдался. Уронив бутерброд с колбасой, он смел со стола на пол всю еду и посуду и упал на него руками и головой. Он захлебывался рыданиями и на какое-то время весь отдался глубоким волнам жалости к самому себе.

Мышки, мышки, вспомни про мышек, бьющихся о стенки своих клеток…

Эрик все еще не мог понять, что бы это могло значить, хотя ему и казалось, что он ближе к пониманию, чем раньше. Воспоминания о мышках, белых мышках, дразнили его, вот они, вот, рядом, но он не мог вспомнить.

Он еще больше помрачнел.

И соображать стал хуже.

Через какое-то время Эрик почувствовал, что впадает в очередную кому, когда сердцебиение резко замедлялось, дыхание почти останавливалось, давая возможность телу продолжать свои ремонтные работы и восстановить энергию. Он сполз со стула и свернулся калачиком на полу около холодильника.

Бен свернул с шоссе 10 у Редландса. До озера Эрроухед осталось двадцать восемь миль.

Однорядная извилистая дорога вела в горы Сан-Бернардино. Она была местами разбита, в ямах, на некоторых участках ширина обочины не превышала нескольких дюймов, а дальше, за жалким ограждением, – крутой склон, так что ошибаться явно не стоило. Им пришлось сильно сбавить скорость, хотя Бену и удавалось выжать из «Форда» значительно больше, чем смогла бы Рейчел.

Прошлой ночью Рейчел поведала Бену все свои тайны – и о подробностях проекта «Уайлдкард», и об одержимости Эрика, и теперь она ждала, что он в ответ расскажет ей о себе, но Бен не сказал ничего такого, что объяснило бы его умение драться, водительское мастерство и знание огнестрельного оружия. Хоть ей и было ужасно любопытно, Рейчел не стала давить на него. Она чувствовала, что его тайны куда более личного свойства, чем ее, и что он явно потратил немало времени, чтобы отгородиться от них, забыть, а ворошить прошлое – дело нелегкое. Она знала, он скажет ей все, когда сочтет нужным.

Они проехали всего милю по горной дороге, и до Раннинг-Спрингс оставалось еще двадцать миль, когда Бен, по-видимому, решил, что пришло время все ей рассказать. Дорога поднималась все выше и выше к острым вершинам гор, по сторонам росло все больше деревьев – сначала березы и карликовые дубы, затем сосны, тамариск, ели, и вскоре вся дорога оказалась в бархатной тени нависающих крон. Даже в машине с кондиционером чувствовалось, что жара пустыни осталась позади. Казалось, именно спасение от угнетающего пекла побудило Бена к разговору. Тихим, но четким голосом он начал свой рассказ:

– В восемнадцать лет я стал морским пехотинцем, добровольцем пошел во Вьетнам. Я не был настроен против войны, как многие другие, но и войну я не поддерживал тоже. Я просто был за свою страну, неважно, правое ее дело или нет. Выяснилось, что у меня есть определенные склонности, природные способности, и я стал кандидатом в элитарные части – разведку морской пехоты, нечто вроде армейских рейнджеров или «тюленей». Меня заметили быстро, предложили тренироваться в разведке, я согласился, и в конце концов они сделали из меня первоклассного солдата, которому, может, нет равных в мире. Дай мне любое оружие, я знаю, как с ним обращаться. Даже голыми руками я могу убить любого, он и не заметит, что с ним случилось, пока не хрустнет сломанная шея. Я отправился во Вьетнам в составе группы разведчиков, мне этого хотелось, я любил действовать, и в течение нескольких месяцев я был в восторге, рад, что попал в самую гущу.

Бен все так же уверенно и умело вел машину, но Рейчел заметила, что скорость медленно падает, по мере того как воспоминания уносили его все дальше в джунгли Юго-Восточной Азии.

Солнечные лучи нашли прогалины между еловыми ветвями и каскадом обрушились на лобовое стекло, заставив Бена прищуриться.

– Но если ты провел несколько месяцев по колено в крови, видел, как рядом умирают твои товарищи, сам много раз был на волосок от смерти, видел мирных жителей, скошенных перекрестным огнем, сожженные деревни, изуродованных детей… что ж, волей-неволей ты начнешь сомневаться. И я начал сомневаться.

– Бенни, прости, ради Бога. Я и подумать не могла, что ты прошел через весь этот ужас…

– Не надо меня жалеть. Я вернулся живым и продолжаю жить. Мне повезло куда больше, чем многим другим.

«О Господи, – подумала Рейчел, – что бы было, если бы ты не вернулся? Я бы никогда тебя не встретила, никогда бы не полюбила и даже не знала бы, что потеряла».

– Так или иначе, – тихо продолжал он, – сомнения появились, и я был в смятении. Я сражался за законно избранное правительство во Вьетнаме, а, судя по всему, оно было безнадежно коррумпировано. Я сражался за то, чтобы сохранить вьетнамскую культуру от уничтожения ее коммунистами, а эта самая культура тем временем гибла от рук десятков тысяч американских солдат, которые прилежно ее американизировали.

– Мы хотели принести Вьетнаму свободу и мир, – заметила Рейчел. – Во всяком случае, я так думала. – Ей еще не было тридцати, на семь лет меньше, чем Бену, но на семь решающих лет. То была не ее война. – Что плохого в том, чтобы сражаться за мир и свободу?

– Верно, – согласился он, но голос его стал тусклым, – однако мы, похоже, стремились обеспечить этот мир, сначала убив всех и сровняв всю проклятую страну с землей так, чтобы там уже не осталось никого, кто мог бы насладиться плодами свободы. Я должен был спросить себя: а не ошиблась ли моя страна? За ней ли правда? А может, она несет… зло? Или я просто молод и неопытен и, несмотря на свою подготовку, не способен правильно понять? – Какое-то время он молчал, резко бросил машину в правый поворот, затем в левый, следуя извилинам горной дороги. – К концу службы мне не удалось найти убедительного ответа ни на один из этих вопросов… так что я остался добровольцем на второй срок.

– Ты остался во Вьетнаме, когда мог вернуться домой? – удивленно спросила она. – Несмотря на все эти ужасные сомнения?

– Я должен был разобраться, – тихо проговорил Бен. – Должен был, и все. Я что хочу сказать, я убивал многих людей, как мне казалось, ради справедливого дела, так что мне необходимо было знать, прав я или нет. Я не мог просто уехать, выбросить все из головы, продолжать жить как ни в чем не бывало и забыть обо всем. Черт возьми, не мог я так поступить. Я должен был разобраться, решить, кто я – хороший человек или убийца, а потом уже думать, что делать дальше, как успокоить свою совесть. И не было места лучше для того, чтобы все проанализировать, чем там, в самой гуще событий. Кроме того, чтобы осмыслить, почему я остался на второй срок, тебе надо понять меня, того меня много лет назад: молодого идеалиста, которому патриотизм был присущ так же, как цвет глаз. Я любил свою страну, верил в нее, верил безоглядно, и не мог я взять и легко отбросить эту веру… как змея меняет кожу.