не спускали глаз, чтобы продолжали следить за ними. Видимо, полагал – и был прав! – что, если они ослабят слежку, быть может, расследование пойдет по другому пути. «Ну что ж я за идиот!» – снова восклицает Лосано. Легенда про собаку выглядела правдоподобной, а дом в Монсене стоит в сторонке, далеко от всех, поэтому соседи ничего не пронюхали. Дом принадлежал семье Нурии, и до того, как Барбара исчезла, они приезжали туда на лето. Такси подъезжает к участку. Лосано протягивает таксисту крупную купюру, отказывается от сдачи и, отдуваясь, поднимается в кабинет. «Дом в Монсене, ну конечно», – бормочет он. Однажды он приехал туда с оперативной группой и распорядился, чтобы сотрудники незаметно осмотрели сад – не перекапывали ли его недавно. Если б Молина об этом узнали, ему было бы стыдно, но что поделаешь, это часть его работы. А вдруг Барбара в это время уже была там? Но где? Дом выглядел запыленным и заброшенным. Пепе Молина все им показал: на кроватях не было постельного белья, кухня стояла почти пустая. Собака. Перепрыгивая через ступеньки, он вспоминает, как однажды, уже после того визита, Нурия Солис сказала ему, что ей жаль бедного пса: Пепе держит его в подвале, чтобы тот не сбежал. Подвал!

У себя в кабинете Лосано открывает папку, нетерпеливо ища адрес дома, записывает его, хватает девятимиллиметровый «глок» и просит дежурную Мариону Эстевес, чтобы немедленно нашла ему машину и ввела в навигаторе этот адрес. А еще чтобы собрала оперативное подразделение из трех агентов – пусть выезжают в Сант-Селони и там ждут его распоряжений.

Лосано смотрит на часы. 22:18. Времени у него мало, а у Барбары, к несчастью, и того меньше.

23. Барбара Молина

Эва когда-то пристрастилась к шекспировским трагедиям. Помню, она говорила, что в третьем акте героя настигает фатум и влечет его к смерти. Выхода нет, спасения нет. Так и у меня. Сейчас я в третьем акте трагедии, это совершенно очевидно. Все было именно так, как я себе представляла. Он вошел с револьвером в руке, как в тот день, когда у меня на глазах убил Брука. Наставил его на меня, стал говорить – едко, язвительно, ни на секунду не переставая целиться. А я слушала его с совершенно ясной головой, а сама смотрела на черную дыру и представляла себе, что это объектив фотоаппарата, пыталась привыкнуть к ней, может, даже с ней подружиться.

– Эва сказала мне, что ты ей звонила, – начал он без предисловий.

Это было как пощечина. Он хотел, чтобы я видела: он все знает, от него ничто не ускользнет, я остаюсь его пленницей и за пределами этих четырех стен, а мир, который кажется мне свободным, на самом деле паутина, в которой увязают мои крики. Я молчала. У меня не осталось ни надежд, ни страха. Это было большое преимущество.

– Так и будешь молчать?

Я ничего не отвечаю. Пусть сходит с ума, пусть страдает.

– Ты понимаешь, что опять все испоганила?

Я молчу, смотрю на него с вызовом, выставив подбородок. Пускай бьет – клянусь, я не заплачу.

– Теперь мы не сможем убежать вместе!

Похоже, он и правда в отчаянии. «О чем это он? – думаю я. – Куда это мы должны были убежать?»

Он замечает мое любопытство и продолжает:

– У меня были на нас с тобой планы.

Я теряюсь и, хоть и пообещала себе не слушать его, все же слушаю. «Что же это за планы?» – думаю я и ругаю себя, что не могу отвлечься от его слов.

– Я все приготовил, накопил денег. Ясно было, что придется делать новые документы, я завел знакомства в Бразилии. Ты знаешь, что в Бразилии никакая полиция нас не достанет? Там пляжи, море, мы были бы там счастливы.

Я совсем запуталась. Мы с ним вдвоем, в Бразилии? На свободе? У моря? Это что, шутка?

– Я ждал, пока уволится Лосано, чтобы начать этим заниматься. Новому субинспектору это дело будет до лампочки, он забыл бы его в ящике и даже не заметил бы, что я погибну в автокатастрофе. Наплевал бы на меня.

Тут мне становится по-настоящему страшно. Так, значит, он это всерьез. Он понижает голос, как будто нас могут услышать.

– Вот что я хотел провернуть: устроить аварию. Спалил бы машину дотла, от меня бы и следа не осталось. Хоп – и дело закрыто, впереди чистое будущее, ты и я.

Я уставилась на него, и он, видимо, неправильно это истолковал. Наверное, решил, что я тоже хочу такое будущее. Но я больше не ждала ничего, кроме смерти, и у меня открылись глаза. Идиот, безумец – вот кого я видела перед собой. Но он-то решил, что растрогал меня, и продолжал разливаться соловьем.

– Сегодня звонил Лосано, сказал, что завтра уходит на пенсию. Я ошибся, думал, ему еще год. Может, поэтому я разволновался, забыл об осторожности и помчался скорее делать свои приготовления, но… – Он умолкает и вдруг становится очень серьезным и строгим. – Но оставил телефон. – Он печально смотрит на телефон – тот лежит на виду, на столе, там, где я его оставила. – И теперь будущего у нас нет, – заключает он.

«И хорошо!» – говорю я себе. Я разрушила его планы, и теперь ему хуже, чем мне. Теперь ему тоже не на что надеяться – и от этой мысли меня наполняет детская радость. Но он, вместо того чтобы застрелить меня, вдруг роняет руки и садится на кровать рядом со мной, совершенно убитый.

– Почему ты так со мной, девочка?

Я не отвечаю и не собираюсь.

– Теперь нас найдут. Тебя и меня. Может, через несколько часов, а может, через несколько дней или через месяц. Рано или поздно нас найдут.

Я молчу и дерзко смотрю на него.

– Не смотри на меня так! – кричит он. – Ты слышишь, что я тебе говорю? Ты понимаешь, что теперь нам придется умереть?

Я улыбаюсь. Мне смешно от его угроз. Он четыре года грозил мне смертью, я видела ее миллионы раз, а теперь она впервые подобралась к нему, и он в ужасе. Мне хочется расхохотаться, но он бьет меня прикладом.

– Хватит! Хватит!

И тут я понимаю: мое спокойствие сводит его с ума. Он хочет, чтобы я ползала перед ним на коленях, чтобы молила о пощаде, но я не доставлю ему этого удовольствия.

– Вначале я убью тебя, – медленно говорит он, но мне плевать на этот его наигранный пафос, – а потом покончу с собой.

Я, не моргнув, впервые