«То же самое сделала со мной другая женщина, не так давно» — подумал ибн Хайран, прежде чем всякие подобные ассоциации улетучились. Женщина на террасе шагнула назад, но только для начала: шелковые рукава упали к плечам, обнажив белую кожу рук, пока она распускала свои черные волосы.

Он смотрел, как зачарованный, слова и мысли разбегались в полном беспорядке. Он смотрел, как ее руки спустились к жемчужным пуговкам верхней туники. Она расстегнула две из них и замерла. Эта туника не была верхней. Под ней ничего не оказалось. В необыкновенно ясном, мягком свете он увидел выпуклость ее белых грушевидных грудей.

У него вдруг пересохло во рту. Ибн Хайран сам слышал, какой у него хриплый голос, когда произнес:

— Мои комнаты здесь, рядом.

— Хорошо, — снова сказала она. — Проводи меня.

Тут ему все же пришло в голову, что она, возможно, пришла сюда, чтобы убить его.

Но он не собирался ничего предпринимать. Его действительно никогда не обвиняли в устойчивости к соблазну. Он подхватил ее на руки; она была тонкокостной и стройной, почти совсем ничего не весила. Ее аромат окутал его, и голова у него на мгновение закружилась. Он почувствовал ее губы у мочки уха. Пальцы обхватили его шею. Кровь громко стучала у него в ушах, пока ибн Хайран нес ее к двери в свою спальню.

«Может быть, так действует возможность близкой смерти? — подумал он, и то была его первая и последняя ясная мысль на ближайшее время. — Неужели именно это так меня возбуждает?»

Его кровать в большой комнате, увешанной сорийскими коврами, была низкой, усеянной подушками всех размеров и форм, выбор которых для любовных игр определили их цвет и ткань. Алые квадраты из шелка свисали с медных колец на стене над кроватью и были вделаны в резные деревянные спинки. Аммар предпочитал свободу движений во время любовных игр, скольжение и переплетение тел, но среди его гостей в этой спальне были и те, кто получал самое острое наслаждение иным способом, а за долгие годы он завоевал репутацию хозяина, идущего навстречу всем желаниям своих гостей.

Но даже несмотря на это, даже обладая почти двадцатилетним опытом утонченных любовных игр, ибн Хайран очень быстро понял — хотя и не слишком этому удивился, — что женщина, так хорошо обученная, как Забира, знает кое-что такое, чего не знает он. И даже, как оказалось, в том, что касается его склонностей и реакций.

Немного позже он лежал обнаженный среди подушек и чувствовал, как ее пальцы дразнят и ощупывают его, вздрагивал от укусов и ощущал, как его плоть становится все более твердой в сгущающихся сумерках комнаты, когда ее губы снова прильнули к его уху, и она стала нашептывать нечто шокирующее своим знаменитым, красивым голосом. Потом он широко раскрыл глаза в темноте, когда она стала проделывать именно то, что за миг до этого описывала.

Все обученные любовницы и кастраты двора Альмалика приехали из-за морей, из своих стран на востоке, где подобное искусство было частью придворной жизни за сотни лет до того, как Ашар совершил свое аскетическое бдение в пустыне. «Возможно, — мелькнула у Аммара смутная мысль, — путешествие в Сорийю даст ему больше, чем он себе представлял». И у него вырвался тихий смех.

Забира спустилась еще ниже, ее надушенная кожа скользила по его коже, ее ногти своими прикосновениями создавали контрапункт. Ибн Хайран услышал беспомощный вздох удовольствия и понял, что, как это ни невероятно, этот звук вырвался у него самого. Тогда он попытался подняться, повернуться, принять участие, переливать любовь от одного к другому, но почувствовал, как ее руки, деликатно настойчивые, толкнули его на спину. Он сдался, закрыл глаза, позволил ей начать. Ее голос вскрикивал от восторга или шептал комментарии, чтобы служить ему, как он служил стольким другим в этой комнате.

Это продолжалось, с поразительным разнообразием и изобретательностью, довольно долго. Солнце село. Комната уже погрузилась в темноту — они не остановились, чтобы зажечь свечи, — когда к нему начало возвращаться сознание: так пловец поднимается из зеленых глубин моря. И медленно, чувствуя себя почти одурманенным страстью, ибн Хайран начал кое-что понимать.

Она в это время лежала рядом с ним, перевернув его на бок. Одна ее нога обхватила его тело, она держала его плоть в себе и ее движения были движением морского прибоя, его настойчивым, неуклонным подъемом и падением. Он прошелся по соску языком, пробуя на вкус свою новую мысль. Не останавливая своего ритмичного движения, — которое интуитивно совпадало с его собственным, глубинным ритмом, — она погладила его голову и отстранила ее.

— Забира, — прошептал он, его голос звучал отдаленно и глухо.

— Тише, — пробормотала она, снова прикасаясь языком к его уху. — О, тише. Позволь мне заставить тебя позабыть обо всем.

— Забира, — снова попытался заговорить он.

Тогда она сменила позу гибким и плавным движением и теперь очутилась сверху, двигаясь с еще большим пылом, его плоть все еще находилась внутри нее, во влажных ножнах. Ее рот опустился, накрыл его губы. Ее дыхание пахло мятой, ее поцелуи были похожи на пронизывающий огонь. Она заставила его замолчать, ее язык трепетал, как крылья колибри. Ногти ее вонзились ему в бок и прошлись сверху вниз. Он охнул.

И отвернулся.

Потом с усилием поднял руки и схватил ее за плечи; мягко, но так, чтобы она не смогла снова вывернуться. В темноте он попытался разглядеть ее глаза, но смог различить лишь тень ее лица в форме сердечка и занавес ее черных волос.

— Забира, — сказал он, испытывая совершенно неожиданную боль, — тебе не нужно себя наказывать и сдерживать горе. Ты можешь предаться скорби. Это дозволено.

Она замерла, пораженная, словно ее ударили по лицу. Ее тело дугой выгнулось назад, и это было первое неконтролируемое движение за весь вечер. На долгое мгновение она замерла так, застывшая, неподвижная, а потом, испытывая искреннее горе и одновременно облегчение, Аммар услышал, что у нее вырвался хриплый, неестественный звук, словно что-то надорвалось в горле или в сердце Забиры.

Он медленно спустил ее вниз, пока она не вытянулась вдоль его тела, но не так, как во время их прежних соприкосновений. И во тьме этой комнаты, прославленной свидетельницы сплетений узоров страсти, Аммар ибн Хайран обнимал женщину, возлюбленную человека, которого он убил, и как мог утешал ее. Он дарил ей учтивость и пространство своего молчания, и она наконец позволила себе заплакать, оплакивая глубину своей потери, любовь, исчезнувшую в одно мгновение в этом горьком мире.

«Горький, насмешливый мир», — думал он, все еще пробираясь наверх сквозь эти ароматные, обволакивающие зеленые воды. А затем, словно он действительно прорвался на поверхность сознания, ибн Хайран очутился лицом к лицу с истиной и признал ее: Забира сказала правду там, на террасе, когда садилось солнце.

Он сегодня убил жестокого, подозрительного, умного, бесконечно честолюбивого человека. Человека, которого любил.

Когда Лев соизволит сойти к водопою,