Агентства по защите времени государства, называющим себя Североамериканским Союзом? Всё верно?

Голос оказался приятным, глубоким.

— Да, сэр, — кивнул Крис.

— Вы оказались здесь, переместившись через нуль-пространство. Так?

— Не знаю точно. Возможно. Прошу прощения, где я?

Тело скрючила жуткая боль. Крис рухнул на каменный пол. Его грубо подняли.

— Отвечать, когда спрашивают! Лишних вопросов не задавать! Всё понял? — гаркнул тюремщик.

— Да, — прохрипел майор и тоскливо оглядел высокие сводчатые стены.

— До этого вы переместились из хроносреза, отстающего от текущего на двадцать тысяч восемьсот семьдесят лет в срез, отстающий от текущего на двадцать тысяч четыреста пятьдесят четыре года. Верно?

— Простите, господа, понятия не имею, — затараторил Крис, опасаясь нового удара. — Я переместился из две тысячи триста тридцать третьего года от Рождества Христова в тысяча девятьсот семнадцатый. Сейчас… двадцать тысяч? Господи Иисусе!

— Так вы признаёте, что неоднократно совершали перемещения во времени?

— Конечно, сэр. Это моя работа. Ловим нарушителей времени, — впервые за всё время улыбнулся майор.

— Хорошо.

Судьи встали.

— Кристофер Джеймс Кобб, вы обвиняетесь в нарушении неприкосновенности времени и проговариваетесь к пожизненной каторге на каменоломнях. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Ваше последнее слово.

— Погодите, какой приговор? Вы что, с ума сошли? Я не в вашей юрисдикции. Я выполнял приказы моего государства. Где мой адвокат⁈

— Последнее слово выслушано, — прервал тираду судья. — Увести преступника.

Криса попытались взять под руки. Он, растопырив пальцы, врезал тыльными сторонами ладоней по физиономиям охраны. Схватил у старшего чёрную дубинку…

Тело вновь скрутила жуткая боль.

32. Программер Тоха

(ООО «Либерсофт»)

Вечер 12 (25) декабря 1917 г.

г. Новочеркасск

Тоха, придерживая левой рукой шашку, медленно поднимается по обшарпанной лестнице трёхэтажного дома. Пахнет кошачьей мочой. Под сапогами хрустят куски штукатурки.

Второй этаж. Справа тяжёлая на вид деревянная дверь с написанной белым мелом цифрой «15».

Программер постучал. Тишина. Вроде рано ещё для сна. Постучал снова. Дверь открылась. На пороге стоит Роман в накинутой на плечи шинели и с керосиновой лампой в руке. Губы князя расползлись в улыбке.

— Заходи, — посторонился Ромыч.

Тоха вошёл внутрь. Они обнялись.

— Жив, чертяка! Пойдём, — поручик перешёл на шёпот, — специально ради тебя пришёл подполковник Колчинский.

— Кто такой? — также шёпотом спросил Тоха.

— Родственник Корнилова. Идём.

Прошли по коридору и свернули в маленькую комнатку. Прямо у окна небольшой квадратный столик, на нём — жестяной чайник и две солдатских кружки. Справа и слева от столика кровати. На правой устроились двое. Один — уже знакомый Сергей Зарецкий, второй — среднего роста мужчина лет сорока в чине подполковника. Небольшая бородка клинышком и хитрый прищур глаз напомнили вождя мирового пролетариата, засевшего сейчас в Смольном.

В комнатке довольно тепло от топящейся печки-буржуйки, поэтому оба без шинелей. На Зарецком обычная гимнастёрка, на подполковнике — военный френч. Поручик обнимает «мосинку» со штыком. У второго гостя — револьвер в кобуре и шашка. На левом рукаве Сергея красуется трёхцветный, под цвета российского флага, галун углом вниз, у подполковника — двухцветный — красно-чёрный ударных корниловских частей.

Мужчина поднялся, протянул руку и, чуть прищурившись, представился:

— Подполковник Колчинский, Пётр Аристархович.

— Подпоручик Воронцов, Антон Дмитриевич, — ответил Тоха, пожав крепкую кисть офицера.

— Роман Васильевич много о вас рассказывал. Раздевайтесь и давайте присядем.

Программер покосился на Ромыча. Что тот мог такого о нём рассказать? Положил в указанный князем угол вещмешок, снял снаряжение, повесил на крючок шинель, где уже висят три. Снаряжение и шашку положил на свободную кровать.

— Извините, Антон Дмитриевич, но во всём должен быть порядок. У вас есть документы?

— Конечно, — Тоха присел на кровать напротив подполковника и Зарецкого, куда уже сел Ромыч, и достал из кармана гимнастёрки комиссационное удостоверение, выданное в канцелярии штаба Камчатского полка.

Подполковник, изучив бумагу, вернул Тохе. Хоть фотки там нет, похоже, вполне удовлетворился результатом.

— Память к вам так и не вернулась? — поинтересовался Колчинский.

— Никак нет, ваше высокоблагородие, не вернулась.

— Титулование отменено приказом Петросовета, — улыбнулся подполковник.

— Извините, Пётр Аристархович, — улыбнулся в ответ Тоха, — а какое отношение приказ Петросовета имеет отношение к формируемой Добровольческой армии?

— Добровольческой армии? Интересно-интересно. Лавр Георгиевич говорил мне, что намерен переименовать организацию. Но вы откуда знаете?

Программер пожал плечами. Он понятия не имеет, что Добровольческая армия называется как-то иначе.

— Не знаю. Как-то так подумалось. Мы же добровольцы.

Колчинский ненадолго задумался.

— Кхм, вы правы, подпоручик. Надо возродить традиции русской армии. Я обязан задать вопрос. Вы согласны вступить в ряды «Алексеевской организации»?

— Сочту за честь, — Тоха слегка склонил голову.

Снаружи раздался звук автомобильного клаксона. Колчинский поднялся. Офицеры тоже встали.

— Благодарю. Нам с господином Зарецким пора. Завтра приходите в бюро. Скажите, что вас рекомендую лично я.

Гости ушли. Роман налил Тохе и себе чаю. Программер достал кусок сала и хлеб, что положила Анфиса.

— Рассказывай, что нового. Про Настю, — он запнулся, — всё знаю. Прилуцкий показал… видео… записи. Кстати он и сказал, что ты прибудешь сегодня.

Тоха рассказал, что узнал от Прилуцкого.

О своём потенциально высоком уровне Агнихотри. Так как термин Роману незнаком, вкратце описал, что это за зверь. По законам, принятым в двадцать четвёртом веке, человек с таким уровнем либо должен работать в службе защиты времени, либо его ликвидируют. Сейчас начальство Прилуцкого не знает, что творится. Скорее всего, уровень Тохи резко повышается до максимально возможного.

Рассказал о временном сбое, когда он с Анфисой возвращался от могилы Насти.

Князь слушал, не перебивая. Про Анфису деликатно не стал ничего спрашивать.

— И что собираешься делать? — поинтересовался он, когда программер закончил рассказ.

— Не знаю. К ним идти не хочу. Сволочи они. Могли бы прийти нам на помощь, если б захотели. Нельзя им видите ли. К пиндосам тоже не хочу.

— Антон, Настя дорога мне так же, как и тебе. Но даже я их понимаю. Ей суждено было умереть.

— Нам всем суждено умереть, Рома. Рано или поздно. Когда достигну нужного уровня, спасу Настю. Попытаюсь спасти, — поправился программер.

— Что задумал?

Тоха лишь улыбнулся.

— Не скажу, Ром, не обижайся. Наверняка в этой комнате есть их глаза и уши.

Программер встал, и, держа в руке почти пустую кружку, слегка отодвинул штору. На улице в свете газового фонаря на их окно смотрит солдат. Шинель распахнута, руки в карманах. Из-под сдвинутой на бок папахи выбивается тёмный чуб. Лицо давно не брито, как у Тохи. Чем-то напомнил матроса из Петрограда, что доматывался до них с Настей.

Солдат встретился взглядом с Тохой, сплюнул и неспешно шагнул прочь, собираясь уйти.

Пространство уже знакомым способом дёрнулось, будто киноплёнка, солдат стоит под фонарём. Новое «подёргивание».

Пусто.

* * *

На следующий день

13 (26) декабря 1917 г.

г. Новочеркасск

Тоха вышел из подъезда и вдохнул морозный воздух. Поправил на плечах вещмешок.

Чуть поодаль на фоне голубого неба под лучами солнца блещут золотом купола собора. Деревья покрыты инеем. Шурша шинами по снегу, проехал легковой автомобиль.

— Идём, — из подъезда вышел Ромыч. Тоже с вещмешком за плечами.

Сюда они уже не вернуться.

Свернули на широкую, многолюдную улицу. Навстречу движется поток народа. Военные, гражданские, студенты. Мелькают казачьи лампасы, офицерские, генеральские, юнкерские погоны. Белые платки сестёр милосердия.

Настроение отличное.

Проскакали верховые казаки. Звеня бубенчиками, пронеслись