Восемь лет я проучился в народной школе, а потом пошел учиться на учителя, солдатом стал в 1944 году, в июле 1944 года.

– Вы были членом Гитлерюгенда?

– Да, разумеется. Я был единственный, кто учился в школе вождей, хотя я, в общем, не хотел быть фюрером, но тогда это считалось национальным долгом. Пропаганда была хорошо поставлена. Надо отметить, что Гитлерюгенд был неплохой организацией. В ней не воспитывали ненависть, мы культурно росли, проходили начальную военную подготовку, обучались обращению с оружием. Во время учебы в школе мы два раза по три недели ездили в специальный лагерь, в котором тренировались. Пели песни, путешествовали пешком, занимались спортом. Индоктринация гораздо сильнее происходила в школе. Большая часть учителей были членами партии, они ходили в школу в униформе. Помню, на стене висел плакат: «Ты – ничто, твой народ – все».

– Когда, по вашему мнению, Германия начала готовиться к войне?

– Когда готовят войну, говорят только о мире. Наш школьный учитель принес в школу большой плакат: «Мы так же привязаны к миру, как к чести и праву нашего народа». В Саарланде, который после Первой мировой войны был присоединен к Франции, в 1935 году было голосование, 99 процентов было за Германию. Подумайте, я не знаю, откуда эта цитата, из Черчилля или из кого-то еще, он сказал: «Если бы Англия была в таком же положении, как Германия, я бы выбрал такого человека, как Адольф Гитлер».

В Имперские партийные дни в Нюрнберге каждый год там выступали великие ораторы. Со всей страны приезжали люди. Там было сто тысяч солдат, маршировала молодежь, прилетал дирижабль. Все говорили о мире, Геббельс всегда говорил о мире, о мире, о мире. Я часто себя спрашиваю, что думали взрослые, рассудительные мужчины, когда видели, что армия так вооружается. Надо же было головой думать…

– Что тогда думали об аншлюсе Австрии, присоединении Чехословакии?

– Все, на 100 процентов были «за». Голосование в Австрии было действительно честным, голосами не манипулировали. Вы бы видели, как австрийцы приветствовали Гитлера! Лучшее, что было у нацистов, – это пропаганда, она была прекрасна. То же самое произошло в Судетах. Мы за два дня их заняли, и все – вопрос был решен. Войну против Франции мы победно закончили за шесть недель. Это на людей произвело впечатление. Гитлер тогда выступал, сказал, сколько мы потеряли солдат и офицеров во Франции, очень мало, эти данные тоже не были подделаны. Мы победили, это было как сегодня, когда побеждает футбольная команда.

– Что говорили, когда началась война с Польшей в 1939 году?

– Я не знаю, знаете ли вы это, но немцы спровоцировали поляков, переодев заключенных концентрационного лагеря в польскую униформу и представив так, что поляки напали на Германию. Это была провокация, на самом деле это были переодетые заключенные концлагеря, которыми пожертвовали. Это так называемое нападение с польской стороны было использовано как повод для войны, я тогда был 12-летний ребенок, я помню, как он говорил (говорит с интонациями Гитлера): «в…5.45 мы открываем ответный огонь». И началось. Война продолжалась только 18 дней. Может, вам интересно, позже покушавшийся на Гитлера Штауфенберг тогда сказал: «Победа так прекрасна». Солдаты есть солдаты.

– После кампании во Франции было чувство, что будет война с СССР?

– Нет, об этом не говорили. СССР после пакта Молотова-Риббентропа не рассматривали как противника Я не могу много сказать, я был ребенок, но мне кажется, о войне с СССР никто не думал. СССР стал врагом за одну ночь, когда началась война.

– Когда началась война, уровень жизни в тылу упал?

– Да, ввели карточки, но все было прекрасно подготовлено, продукты были. В целом на протяжении всей войны проблем со снабжением не было. Продуктов, конечно, не хватало, но в целом было нормально. В городах было сложнее – не все продукты были, не хватало одежды и обуви. Был дефицит мыла и стирального порошка.

– А как пропаганда объясняла недостатки?

– Говорили, что все уходит солдатам.

– Что говорили, когда началась война с СССР?

– Для большинства это была неожиданность. Но некоторые что-то предполагали, потому что Гитлер говорил, что наше будущее лежит на востоке: «Мы народ без пространства. А там, на востоке, пространства достаточно. Мы это пространство заберем себе». Что-то в этом роде.

– Как вы восприняли поражение под Москвой?

– Все хорошо, мы идем вперед, фюрер на самом переднем крае, фюрер встретил офицера, который сидел в бункере в одной шинели и мерз, и фюрер отдал ему свою шинель. Такие рассказывали истории. Но некоторые люди уже говорили по-другому… О том, что война пошла не так, не говорили… У нас дома на двери висела карта. Отец мне показал: «Вот это мы, а это Россия». Разница в размерах впечатляла. А полгода спустя еще добавилась Америка… Я не был глупым и мог делать выводы. В семье моей жены Элизабет говорили, что война проиграна. Но родители строго предупреждали, что она нигде не должна говорить, о чем говорят дома, это опасно для жизни.

У Гитлера была такая логика: «Мы победим, потому что мы должны победить».

– Вы получали похоронки с фронта?

– Да, они рассылались централизованно. У нас их получал партийный руководитель города и сам их разносил. Я вспоминаю, в 1941 году, когда каждый месяц у нас в деревне кто-то погибал, появлялся черный человек, и мы на расстоянии смотрели, куда он идет. Он исчезал в домах, и потом оттуда раздавались женский крик и плач. Потом было поражение под Москвой, и женщины вязали носки, потому что 80 процентов солдат имели обморожения.

– Что тогда говорили про Россию?

– Про Россию говорили плохо. Говорили, что русские примитивные, у них плохое оружие. Говорили, что мы быстро промаршируем до Ленинграда и Москвы. Мы были очень оптимистичны. Все изменилось после Сталинграда. Из нашей маленькой деревни там погибло три человека. Потом американцы или англичане начали сбрасывать листовки с фотографиями. В них мы впервые прочли, что в Сталинграде мы потеряли 300 тысяч солдат.

– Гитлер объявлял траур по погибшим в Сталинграде?

– Я не могу вспомнить, до какого времени, но все мероприятия были запрещены.

– В вашей деревне были ост-арбайтеры?

– Да, были французские военнопленные и ост-арбайтеры. С ними не было никаких проблем. Они работали у крестьян, они вместе ели за одним столом, мы нормально общались. Когда одна украинка погибла при несчастном случае на работе, ее похоронили на деревенском кладбище. Многие деревенские шли за гробом на похоронах.

– В 1943 году насколько изменилось качество жизни, стало хуже?

– Да, одежда была плохой, не было бензина. Многие грузовики были переоборудованы на газ из дерева, bereza… Эти воспоминания – это пример того, до чего можно довести народ фанатизмом, давлением и страхом.