– Я никогда не рассказывала, как умерла ваша бабушка.

– Мама…

Но Джун Хви тут же шикнула на брата.

– Давай, мама, расскажи нам сейчас. – Дочь присела на край кровати.

– Это было перед самой Корейской войной. Мы с вашим отцом недавно поженились, но он не доверял бабушке, считал ее красной.

– Красной? Вы имеете в виду коммунисткой? – спросила Лейн.

– Да. Считал, что она из сочувствующих Северной Корее.

– Но ведь отец был простым рыбаком? – растерянно пробормотал сын.

– Нет, сначала он служил в полиции, – ответила Эми. – Рыбаком он стал позже, и не очень хорошим.

Джун Хви о Корейской войне знала все. Она преподавала корейскую литературу, и военная тема в литературе была ее коньком. Она молчала, но Эми понимала, что дочь перебирает в памяти факты из военной истории.

– Так как умерла бабушка? – поторопил сын.

– Красные повстанцы обычно приходили по ночам или когда над сожженной властями деревней висел дым. Вербовали людей из погорельцев, собирали по домам продовольствие. Ваш отец как раз участвовал в рейдах, искал повстанцев и тех, кто помогал им. Он никогда не доверял вашей бабушке и не сомневался, что она помогает красным, сколько бы я ни твердила, что это не так. Постоянно называл ее бунтовщицей и коммунисткой, порой – в лицо.

– А это было так? – перебил сын.

Эми заворочалась на неудобной больничной койке. Сейчас, когда она наконец позволила себе воспоминания, ей казалось, будто все произошло только вчера. С воспоминаниями пришла и боль. Эми словно взлетала на самолете над полем скорби. Взлетная полоса – больничный пол – темнела внизу, усеянная черными курганами, под одним из которых лежала и ее мать.

– Не знаю. Я много времени проводила в море. Ваш отец не отпускал со мной бабушку, он ей не верил. Так что я работала в море одна, к ночи валилась с ног и спала как убитая. И вдобавок я была молода, многого не понимала, а еще больше не замечала. Однажды я вернулась домой, а матери нет. Ваш отец не сказал, где она. Я обошла всю деревню, расспросила всех жителей, но никто ничего мне не сказал. Все боялись моего мужа.

– Я помню, – вдруг сказала дочь. – Помню взгляды людей, на него странно смотрели. Я была маленькая, не понимала… но теперь… Его боялись.

Эми больно было видеть ее лицо. Столько тайн, столько лжи. Жаль, что сердце у нее не как у Чин Хи, в котором хватало места не только для боли, но и для радости.

– Он сдал ее властям? – спросила Джун Хви.

Вернее, констатировала факт, будто знала это всегда, хотя ее тогда и на свете-то не было.

– Мне он не признался. Даже на смертном одре, – сказала Эми, подняла голову и посмотрела дочери в глаза. – Но в глубине души я знала, что это он. Знала всегда. Мы поженились не по любви. Вы это, конечно, заметили. Меня принудили. Он был полицейским и попросту взял меня в жены, не спрашивая, хочу я того или нет.

Эми надеялась, что дети не станут расспрашивать, как это произошло. Правда будет слишком болезненна для них. Сын ласково сжал ее дрожащие руки. Его сердечность придала ей храбрости.

– Мне было четырнадцать, я только что вышла замуж, вот-вот могла начаться новая война. Ваша бабушка пропала без вести всего через несколько месяцев после начала моей новой жизни. Я тосковала, оставшись одна с этим чужаком, которого до смерти боялась. Мне так не хватало ее. Я сбилась с ног, разыскивая мать. Время шло – недели, месяцы, год, а о ней – ничего. Она будто испарилась.

Эми замолчала, вспоминая, сколько усилий ей потребовалось, чтобы не сойти с ума. Японцы забрали сестру. Корейцы – отца. Затем кто-то лишил ее матери. И она осталась совсем одна.

– Я была беременна тобой, когда наконец узнала, что мою мать казнили, – сказала она, быстро глянув на сына. – Два года о ней не было известий, а потом однажды пришла подруга и рассказала, что всех политзаключенных, сидевших в тюрьме, убили. Я бросилась в полицейский участок разузнать, нет ли ее среди мертвых. Там мне ничего не сказали, но я потребовала список заключенных. Власти всегда обожали канцелярскую писанину. Записывалось все. Но следом за мной явился и ваш отец. Он запретил им показывать мне список. Тогда я пригрозила убить и себя, и его нерожденного ребенка, если не выясню правду. Так он и узнал о моей беременности.

Эми не могла смотреть на сына. Она тонула в чувстве вины, ее словно судили за то, что она была дурной матерью. Окажись она перед присяжными, сочувствия не видать.

* * *

Мужа тогда будто ударили под дых.

– Ты беременна? – спросил он, не веря ушам.

В участке стало тихо, полицейские все как один уткнулись в свои бумаги. Эми не сумела выдержать его взгляд. Она уставилась в стол, и до нее дошло, что это тот самый стол, за которым она подписалась под свидетельством о браке с Хён Мо.

– Да.

– И давно?

Он смотрел нежно, но Эми не верила в его любовь, ведь он женился на ней ради ее земли. Муж потянулся к ней, но она отстранилась. Ночами он пользовался своим супружеским правом, но днем не мог к ней прикоснуться вопреки ее воле, такова была сделка, которую они заключили. На этих условиях она смирится, и они сравнительно сносно, пусть и несчастливо, заживут.

– Пару месяцев. Мне нужна мать. Без нее мне не справиться.

Эми устремила на него умоляющий взгляд, не умея выразить словами, как остро нуждается в матери. Ей было всего шестнадцать, она боялась рожать, боялась материнства, но больше всего боялась растить ребенка, чувствуя себя заложницей жизни, которая ей больше не принадлежит.

– И ты угрожаешь нашему ребенку?

В голосе его прозвучала настоящая боль, но Эми было все равно. Он первым ее предал. Украл ее землю, невинность, свободу, а теперь не дает узнать правду о судьбе матери.

– Да.

Плечи Хён Мо поникли. Помолчав, он открыл дверь кабинета, позвал полицейского:

– Покажи ей список.

– Но как же, господин… – запинаясь, начал полицейский, глядя то на Эми, то на Хён Мо.

– Покажи.

Не сказав больше ни слова, Хён Мо вышел из участка. Эми раньше не видела его таким – сломленным. Это было в первый и в последний раз. С того дня они жили вместе, но каждый сам по себе. Он принимал решения, ни в чем не советуясь с ней. Например, отправил дочь учиться, даже не сообщив об этом жене. Случалось, он пытался приблизиться, но Эми тут же отступала, ускользала. Свое насильственное замужество она могла простить, но не исчезновение и смерть матери.

* * *

– Он не остался со мной в полиции тогда, так как отлично знал, что в списке есть ее имя, – сам же его и вписал. Мне даже не понадобилось смотреть, чтобы это понять. Но я все равно посмотрела, прочитала сотни имен, пока не нашла ее. Все это время мать держали в тюрьме. А потом казнили.