А вечером разозленный (более всего тем, что провинившийся подмастерье даже и не собирался оправдываться) дядька запер Анджея в кузнице — в назидание и с целью наведения порядка на полках со старыми инструментами. Анджей попытался было выбраться — тщетно, потому что запоры на двери и ставнях были крепкими, как и сама дверь со ставнями. Едва не расплакавшись с досады — в том числе и на собственную глупость: это ж надо было притащиться самому к дракону (то есть к разъяренному дядьке) в пасть — и устав от бесполезных попыток выломать треклятую дверь, Анджей задремал-таки к утру на куче какой-то ветоши, сваленной в углу, думая о девочке в белом платье, о сумасшедшей Анне, которая, наверное, сейчас с ужасом смотрела в черный колодец, видимый только ею одной (…нет, не только — еще девочкой, той самой маленькой девочкой в белом платье…) — и о своем обещании. Обещании, которое Анджей так и не выполнил.

Потому что утром, когда хмурый дядька открыл дверь кузницы — и Анджей выскочил диким зверьком из клетки, увернувшись от тяжелой и неповоротливой дядькиной руки и грозного окрика «Куда, паршивец?!» — утром Анна была уже мертва.

Она не удержалась-таки — и сорвалась на самое дно своего черного колодца, где ей мерещилась утонувшая дочка.

«…А я знала-знала… ума решилась Аннушка-то… все ведьма наколдовала-то…» — причитала мамка Анджея, Аннина соседка; и собравшиеся вокруг вынутой из колодца Анны-утопленницы бабы неодобрительно качали головами и ахали, соглашаясь. А Анджею, протолкавшемуся было вперед — и шарахнувшемуся от страшного неживого синего Анниного лица и навсегда замерзшей на нем улыбки — захотелось накричать на мамку и даже ударить ее, чтобы она только замолчала.

И, сейчас же устыдившись этой нелепой и нехорошей мысли, он рванулся назад, опять расталкивая причитающих баб, — бежать. От лживых мамкиных всхлипываний, ахов и охов, от страшной Анниной улыбки (и чему улыбалась — черной воде-убийце, своей мертвой дочке, которая мерещилась ей в этой воде?..), от своей невыполненной клятвы. «Так приведешь Анну-то?» — темные, настороженные, но уже почти улыбающиеся надеждой девочкины глаза — «Приведу. Чем хочешь поклянусь — приведу». Хвастливый лгун. Клятвопреступник. Ему не было прощения. И все-таки он надеялся… надеялся — увидеть ее и объяснить.

Пренебрегая неизбежным наказанием за самовольные отлучки (с того случая дядька стал еще более суровым и непреклонным), Анджей приходил к железной калитке — и ждал, примерзая ладонями к холодным тяжелым завиткам ограды. Но девочка так и не пришла. Однажды он видел далеко за деревьями смутный светлый силуэт, промелькнувший так торопливо, что Анджей не успел ни окликнуть его, ни даже поверить в то, что это ему не примерещилось. Да, в общем-то, мало ли привидений могло бродить по этим «плохим местам» в дождливых летних сумерках?..

Странно, мысль о привидениях и прочей нечистой силе больше не пугала Анджея. Его тянуло к проклятому дому, как пчелу к кадушке меда. Он уже больше не надеялся встретить девочку (ну почти не надеялся) — он просто приходил посмотреть. Посмотреть на ее дом — огромный и такой мрачный с виду… Интересно, как ей там живется? Скучно? Одиноко? Или она уже привыкла так жить — со своим сердитым и молчаливым дядей и уродливой нянькой. Не с кем поболтать, не с кем поиграть… хотя, наверное, в этом доме вообще не очень-то весело играть. Но, по крайней мере, в деревню девочка больше не приходила. Ну и правильно.

Анджей встретил ее как-то следующим летом. Не то чтобы случайно… На самом деле он изрядное время перед этим наблюдал и караулил. В деревне говорили, что панночка повадилась таскаться к Лесной ведьме — мол, нашли друг друга, бесовские отродья. И правда, почти каждый день в высоком деревянном заборе, который позади дома продолжал кованую ограду, аккуратно отодвигалась одна доска и в узкую щель ловко и быстро проскальзывала маленькая девчонкина фигурка. Озиралась — не подглядывает ли кто? — и торопливо спускалась в заросшую лопухами лощину, где уже начиналась узкая, но довольно приметная тропинка, направлявшаяся к лесу. К самой Лесной ведьме, надо думать. Вот на этой самой тропинке однажды и оказался Анджей. Выбрался из-за ежевичных кустов — с горстью черных, истекающих соком, спелых ягод. Вроде как случайно. Едва не столкнувшись нос к носу с торопящейся девочкой.

Девочка шарахнулась в сторону — собираясь бежать? — но разглядела Анджея и приостановилась. Она подросла — вытянулась и немного похудела за этот год — и уже почти доставала Анджею до плеча. Только взгляд у нее остался прежним — настороженным и напряженным — как тогда, когда она впервые взглянула на Анджея, отняв от лица ладони, перепачканные грязью и кровью…

— Привет, — сказал Анджей и улыбнулся. Успокаивающе и дружелюбно. По крайней мере, он надеялся, что так.

Девочка промолчала. Только качнулась назад — еле заметно. Так, как вздрагивает дикий зверь при звуке человеческого голоса, секунду медля перед тем, как сорваться и убежать.

— Ты… ты меня помнишь? — спросил Анджей. Почти не надеясь на то, что она ответит. Почти уверенный, что она сейчас сорвется — и убежит. Очень уж она была похожа сейчас на этого дикого зверька, насмерть перепуганного самим звуком человеческого голоса.

— Помню, — неожиданно отозвалась девочка. Неприветливо и сумрачно. — Ты Анджей. — Не то утвердила, не то спросила. Переступила с ноги на ногу. Нетерпеливо. Мол — ну и что?

Анджей растерялся. В общем, он не был уверен, что она его вспомнит. Но надеялся. Она вспомнила. Ну и что? И что теперь дальше?

Анджей не знал. Он собирался рассказать ей про Анну, и про своего дядьку-кузнеца, и про то, как он потом много раз приходил к ее дому — и ждал, чтобы все объяснить… И он думал, что девочка выслушает, покивает — и поймет… и простит… и вообще, они смогут поболтать — о чем-нибудь… ну, например, он скажет: «Не хочешь ежевики? Вкусно» — а потом, может быть, он сможет уговорить ее больше не ходить к этой страшной Лесной ведьме, потому что в деревне и так уже всякие гадости про них обеих говорят…

Она вспомнила. А теперь стояла и нетерпеливо и неприязненно смотрела на него. И, кажется, не хотела ни слушать, ни прощать. И вообще — просто хотела, чтобы он не мешал ей идти дальше — туда, куда она шла.

Вот так они немножко постояли и молча посмотрели друг на друга. Анджей — растерянно, девчонка — настороженно. Она не выдержала первой.

— Ну что? — сердито и почему-то отчаянно сказала — почти крикнула — она. Отступила на полшага, вздергивая узенькие плечи. Как птенец — почему-то подумал Анджей. Как птенец перед кошкой. И страшно — и отступить некуда.

— Что смотришь? Что следишь за мной — думаешь, не вижу? Что вам всем от меня надо? Я учусь… я научусь и буду настоящей ведьмой, как вы все хотели, понятно?

Анджей отшатнулся. Потому что если бы он не успел этого сделать, она, наверное, столкнула его с тропинки. Нет, не птенец… кошка… разъяренная одичавшая кошка, которая уже давным-давно отвыкла от человеческого голоса и человеческих рук… Только трава возле тропинки — высокая трава, почти по пояс, яркое зеленое разноцветье с синими пушинками васильков — недоуменно и обиженно дрожала, поднимаясь, примятая торопливыми девчоночьими ногами в светлых легких туфельках. И Анджей недоуменно и обиженно смотрел ей вслед… Чувствуя себя так, словно его отхлестали по щекам. За что?