Дэйв добросовестно записал дату, время и содержание звонка в блокнот, который постоянно хранил рядом с телефоном. Детектив Уиллоуби сказал, что он должен заносить туда все, даже те звонки, когда звонящий сразу вешал трубку. И хотя Дэйв продолжал вести записи, рассказывать Честеру об этой весенней традиции он не стал. «Позволь нам решать, что важно, а что нет», – снова и снова повторял ему детектив последние восемь лет. Но Дэйв не мог так жить. Чтобы не сойти с ума, ему и самому нужно было проводить какие-то параллели. За последние годы он понял, что невозможно жить с такой требовательной и жестокой спутницей, как надежда. Эмили Дикинсон однажды назвала ее «штучкой с перьями», но надежда поэтессы была маленьким и дружелюбным созданием, чья жизнь теплилась внутри ее грудной клетки. Надежда Дэйва тоже имела крылья, но она больше походила на грифона со сверкающими глазами и острыми, как бритва, когтями. Надежда в образе существа с орлиной головой и туловищем льва засела глубоко в его груди и раздирала его сердце в клочья.

Он мог поваляться в постели еще как минимум час, но пытаться уснуть уже было бесполезно. Поэтому он встал, прошаркал за газетой и поставил кипятиться воду, чтобы сварить себе кофе. Дэйв всегда настаивал на том, чтобы использовать джезву, как бы Мириам ни упрашивала его купить электрическую кофеварку, которая к тому времени стала последним писком моды – особенно после того, как их начал рекламировать Джо Ди Маджо[32]. Теперь же общество – одержимый фастфудом декадентский класс, как называл его про себя Дэйв, – стало постепенно возвращаться к старому способу приготовления кофе. Впрочем, некоторые продолжали пользоваться машинками, которые перемалывали зерна с помпезным жужжанием, подобно огромному фаллоимитатору в руках искушенного фетишиста.

«Вот видишь, – обратился Дэйв к своему невидимому собеседнику, засыпая молотые зерна в джезву. – Я же говорил, что все в этом мире циклично».

Он так и не расстался с привычкой разговаривать с Мириам за завтраком. По правде говоря, когда она уехала, эти беседы стали нравиться ему еще больше. Теперь не было никаких споров и пререканий, никаких проблем. Он спокойно разглагольствовал, а Мириам молча со всем соглашалась. Более благоприятного расклада он и представить не мог.

Дэйв пролистал «Бикон» с первой до последней страницы. Ни одной заметки о годовщине со дня исчезновения девочек не было, чего, собственно, и следовало ожидать. История интересна спустя год, ну, максимум два, но никак не больше. Он недоумевал, как успели пролететь целых пять лет? Когда о его дочерях вспомнят снова? Через десять лет, через двадцать? А может, в их серебряную годовщину? Или в золотую?

– Журналисты сделали все, что могли, – сказал ему Уиллоуби всего месяц назад, когда они стояли и смотрели, как бригада рабочих раскапывала ямы на старой ферме неподалеку от Финксберга.

– И все же хотя бы с исторической точки зрения тот факт, что это произошло…

Вокруг было очень красиво. Почему он никогда не приезжал в Финксберг раньше? Несмотря на глупое название, там было вполне неплохо. Правда, шоссе в эту часть округа проложили совсем недавно. До этого жить здесь и ездить на работу в город было попросту невозможно.

– Пока дело идет к аресту, – сказал Честер.

Тем временем день клонился к вечеру, и ям стало куда больше, но Дэйв уже мысленно махнул рукой на всю эту затею.

– Наверняка кому-то все известно, и он захочет пойти на сделку. Может, это и будет сам убийца, – продолжал полицейский. – Правда, не удивлюсь, если он уже и так сидит в тюрьме за какое-нибудь другое преступление. Существует ведь множество нераскрытых дел, которые пользовались большой популярностью во всем мире: Итан Патц, Адам Уолш…

– Они пропали позже, – возразил Дэйв, будто вся проблема заключалась в том, что его девочки пропали раньше тех детей. – А родители Адама Уолша хотя бы получили тело мальчика.

– Ну, не тело, а только голову, – педантично заметил Уиллоуби. – Тело так и не нашли.

– Знаешь, я сейчас и ради одной головы готов убить.

Звонок, сообщивший об этой ферме, был весьма многообещающим. Во-первых, он поступил от женщины – и хотя женщины не адекватнее мужчин, они, по крайней мере, не насмехаются над родителями, чьи дети, предположительно, были убиты. К тому же это была жительница соседней фермы – и она даже назвала им свое полное имя: Ивонн Иплетски. По ее словам, весной 1975 года, как раз незадолго до исчезновения девочек, в их район переехал мужчина по имени Лиман Таннер. Так вот, женщина вспомнила, что рано утром на Пасху, на следующий день после исчезновения, он мыл свою машину. Это показалось ей странным, так как в тот день обещали дождь.

Ее спросили, как позже сообщил Дэйву Уиллоуби, почему она вспомнила о такой мелочи спустя целых восемь лет.

– Все просто, – ответила Ивонн, – я православная… православная румынка, но хожу в греческую православную церковь в центре города, как это делают большинство православных румын. По нашему календарю Пасха выпадает на разные дни, а моя мама часто говорила, что на Пасху всегда идет дождь. По моему опыту, она права.

Тем не менее помывка машины показалась ей странной всего два месяца назад, когда Лиман Таннер умер и завещал свою ферму каким-то дальним родственникам. Миссис Иплетски припомнила, что ее сосед работал в социальной защите, совсем рядом с моллом, и что, едва переехав сюда, начал проявлять какой-то нездоровый интерес к ее дочерям. Его даже не смущало, что рядом с домом было кладбище, отпугнувшее многих других покупателей.

– К тому же у него были грандиозные планы насчет посевной. Он арендовал трактор и все такое, чтобы вспахать поле, но так ничего и не сделал, – добавила женщина.

Окружная полиция Балтимора наняла бульдозер.

Рабочие раскапывали уже двенадцатую яму, когда другой сосед любезно сообщил им, что миссис Иплетски просто злилась на мистера Таннера из-за того, что ее муж хотел выкупить землю, а его наследники не хотели ее продавать. И все же Ивонн не соврала – по крайней мере, не совсем. Человек, чьи наследники не хотели продавать землю за хорошую цену… Это выглядело довольно странно. Он мыл машину, хотя в тот день обещали дождь, да еще и как раз после исчезновения сестер. Должно быть, это сделал он. Надежда Дэйва, которая за последние несколько недель успела перебраться на плечо, проскользнула обратно в грудную клетку и снова вонзила свои когти в его сердце.

Поскольку его завтрак состоял исключительно из черного кофе, ему потребовалось всего двадцать минут, чтобы допить его, дочитать газету, помыть посуду и подняться наверх за одеждой. На часах было почти семь. Триста шестьдесят четыре дня в году он держал двери в спальни девочек закрытыми, но в этот день всегда открывал их и даже позволял себе войти внутрь. Он чувствовал себя «Синей Бородой наоборот». Если бы в его доме снова появилась женщина – что было маловероятным, но все-таки возможным, – он запретил бы ей туда входить. Она бы, разумеется, его не послушала и проскользнула бы за его спиной. Но вместо трупов предыдущих жен нашла бы только детские спальни, застывшие в одном времени – в апреле 1975-го.