— Эти дикари не утопят катер, если я пристану, чтобы принять вас и вашего спутника? — с издевкой спросил офицер.

Нед повернулся к толпе. Он объяснил, что английские моряки хотят принять генерала Матраи на борт своего крейсера. Толпа ответила радостным криком:

— Да здравствуют английские моряки!

В это время Нед с разочарованием заметил, что ни он сам не сможет добраться до того места, где стоят носилки Матраи, ни их нельзя поднести к берегу. Чтобы очистить проход в плотной массе людей, первым рядам пришлось бы броситься в воду. Но прежде чем он сообразил, что можно сделать, носилки с раненым генералом поднялись над толпой. Передаваемые с рук на руки, носилки медленно двигались над многотысячной толпой испанцев. Руки мужчин тянулись к беретам и солдатским пилоткам. Женщины снимали платки и высоко держали их, так что ткань грустно колыхалась на слабом ветру, как прощальные флаги.

Когда носилки спустили в катер, Матраи попросил посадить его. Ни единым звуком не выдал он страшной боли в спине. Только еще большая бледность залила исхудалое лицо. Одну минуту он сидел с закрытыми глазами. Потом обвел взглядом толпу:

— Товарищи… братья… мы еще свидимся… мы будем драться… мы победим… — слабым голосом проговорил он и без сил упал на носилки. Но его слова, подхваченные передними рядами, как шопот ветра, из уст в уста облетели толпу.

Матрос поднял багор и оттолкнул катер от стенки. Над притихшей пристанью раздался чей‑то негромкий голос:

Фронтовые товарищи, пойте все,

Пусть другие песни молчат…

Мы песнь о харамском фронте споем,

Где погиб не один наш брат.

К одинокому певцу тотчас присоединились несколько голосов:

Гранаты рвали нас на куски,

Мы в руках винтовки сжимали.

Мы крепили своими телами Мадрид,

Мы Аргандский мост защищали.

Многие тысячи бойцов: крестьяне, рабочие, мужчины и женщины, пришедшие сюда из охваченного огненным кольцом сердца республики, посылали прощальный привет генералу.

А теперь в долине, вдоль наших траншей,

Ковер расстилается алый.

Над могилами красные маки цветут,

Где так много достойных пало…

На берегу не было больше никого, кто не присоединился бы к песне. Она неслась вдоль берега в подступившие к морю горы:

Но позднее и всюду, и всегда,

Где б семья ни сошлась трудовая,

Будет песня о харамской битве греметь,

На борьбу сердца поднимая.

Катер приближался к "Дидоне". Сквозь стук мотора до сидевших в катере все слабее доносилось:

И когда наш час желанный придет

И побьем мы всю вражью свору,

Люди мира придут на харамский фронт,

Как в февральскую пору…

Когда Нед со спутниками поднялся на борт крейсера, выяснилось, что он вовсе не тот Эдуард Грили, которого высадили в Гибралтаре. И Матраи не был тем пассажиром, ради которого корабль его величества "Дидона" совершил плавание из Портсмута к берегам Пиренейского полуострова.

Заработало радио. Командиру крейсера было приказано следовать в Гандию.

Туда же, таясь от глаз испанцев, помчался роллс–ройс британского посольства.

В ночь с 18 на 19 марта моторный катер "Дидоны" подобрал Роу на берегу близ Гандии Роу сопровождал маленький смуглый человек лет пятидесяти. Широкий, с чужого плеча штатский костюм мало подходил к его военной выправке. Это был изменник полковник Касадо.

На рассвете "Дидона" подняла якорь. Скоро испанский берег скрылся из глаз стоявшего возле иллюминатора Неда.

— Вот и всё, — проговорил он, не оборачиваясь.

Из глубины каюты послышался слабый голос Матраи:

— Ты его больше не видишь?

— Нет.

Матраи отвернулся к переборке.

После минутного молчания он спросил:

— А ты не думаешь, что эти господа выкинут меня за борт, как только узнают, кто я такой?

— Над нами витает дух моего великого брата Бена, — с шутливой торжественностью провозгласил Нед. — До Англии‑то нас наверняка довезут.

— Ну, а там есть советский посол. Значит, все в порядке.

— Безусловно, все в наилучшем порядке.

В тот же день, 19 марта 1939 года, при гробовом молчании народа, сопровождаемый немецким и итальянским генералами и окруженный эскортом из мавров, на Пуэрта дель Соль въехал агент британской секретной службы, немецкий резидент, эмиссар американо–англо–германо–французских капиталистов на Иберийском полуострове Франсиско Франко и Багамонде.

Залитая кровью народа, закрылась еще одна страница истории борьбы вольнолюбивых испанцев за свободу и счастливое будущее своей прекрасной отчизны.

Но на этой перевернутой странице не окончилась история испанской революции… Борьба продолжалась…

Разгуливая по Генуе, Стил и Джойс томились ничегонеделанием. Тони с ними не было. Его взял с собою Фан Юй–тан, чтобы не пользоваться наемными гидами и переводчиками на пути к Риму. В Риме у генерала были дела. А Тони был готов на все, только бы попасть в Китай. Там он рассчитывал отделаться от своих обязанностей генеральского повара и стать тем, чем должен быть всякий честный человек в подобных обстоятельствах, — солдатом армии Чжу Дэ. Он завидовал своим друзьям. Их функции были ясны уже сейчас: ознакомление авиационных механиков китайской армии с захваченными у японцев американскими самолетами и моторами. А Тони ничего не смыслил в механике. Он мог надеяться только на свое горло, на умение держать винтовку да на собственный энтузиазм. Хотя маленький секретарь Фан Юй–тана и заявил, что 8–я армия не нуждается в подобной помощи, но Тони был уверен: еще одна пара рук, умеющих обращаться с пулеметом, никогда не будет лишней.

А пока, освобожденный от необходимости угощать генерала макаронами, Тони ревностно выполнял обязанности гида. То он тащил грузного китайца на развалины бань Каракаллы, то пытался подавить его зрелищем замшелых остатков Колизея:

— Здесь происходило безобразие, которое пытаются изобразить писатели многих наций. С того вон края выходили на арену гладиаторы. Вон там была расположена ложа императора. Девяносто тысяч глоток вопили "добей его!" или требовали пощады какому‑нибудь германцу или галлу. От одного движения пальца потерявшего человеческий облик кретина–императора зависела жизнь человека, а то и целой толпы людей.