БУМ. БУМ. БУМ. Опять ничего.

Он снова поднял кулак, но до того, как обрушился очередной удар, раздался звук отпираемого замка. Перед нами стояла женщина спортивного телосложения в темном костюме с официальным выражением лица.

«Formation civique?» — снова спросил мужчина.

Она надула щеки и выпустила воздух – признак раздражения у французов. Я глубоко вдохнула, собираясь спорить до тех пор, пока она не впустит нас внутрь, но она вежливо попросила наши документы, посмотрела их и впустила нас, молча указав на кабинет. Войдя, я протиснулась на свободное место в свете флуоресцентных ламп под взглядами тридцати чужестранцев.

Нашим преподавателем была еще одна женщина, которая была в похожем темном костюме и обладала аурой властности. Она сказала, что она origine tunisienne[260], но родилась во Франции и сегодня расскажет нам об этой децентрализованной республике из двадцати шести регионов. Мы разошлись по комнате и познакомились. Из тридцати присутствующих тут было две американки (одна из них я), при этом женщин было меньшинство. Другая американка была рок-музыкантшей, говорила на великолепном французском, щеголяла татуировками и яркой подводкой глаз. Остальные были мужчины, многие из Африки – Туниса, Алжира, Мали, Маврикия, Эритреи. Когда я пришла домой, то первым делом посмотрела на карту, где находятся эти места.

Лекция началась. Наш преподаватель скакала галопом по разным темам, которых я и ожидала: срок президентских полномочий, судебный процесс во Франции; но были и темы, о которых я бы ни за что в жизни не подумала – женское обрезание и полигамия (если что, она во Франции запрещена). Во время перерыва половина класса выскакивала на улицу покурить, а другая половина стояла в коридоре на сквозняке. Мужчины собирались в группы, болтали и смеялись, уже объединенные, возможно, знакомством, или родным языком, или просто половой принадлежностью. Женщины тихо сидели в сторонке, разбросанные буйством тестостерона в комнате.

Примерно в полдень нам был предложен обед в кафе самообслуживания, но я ретировалась в местное кафе, где спряталась за книгой. Через пятьдесят минут и после крок-месье[261]я вернулась в класс – на этот раз дверь была открыта. Мои «одноклассники» были такими же сонными, как и я. Мы расположились для послеобеденных лекций, а может, и незаметной послеобеденной дремы. Но затем появилась наша преподавательница, вибрируя восполненной энергией, как будто она весь последний час провела в тренажерном зале или поедала шпинат. Она объявила, что сейчас будет тест «правда или ложь», и начала громко читать вопросы.

«Vrai ou faux[262]. Гомосексуалисты могут вступать в брак во Франции».

С места на первом ряду я услышала всеобщий вдох за моей спиной.

«Faux»[263], – сказал мужчина, сидевший сзади.

«Oui, faux[264], – сказала преподавательница. – Но двое мужчин могут подписать РАС – договор о гражданском союзе, который признан государством».

«Только мужчина и женщина должны иметь право вступать в брак», – сказал другой.

«Tout à fait!» – крикнул другой. Точно.

Комната взорвалась оживленными дебатами между теми, кто был против, и преподавательницей, выкрикивающей параграфы из своего руководства. Это продолжалось так долго и так громко, что нам пришлось сделать еще один перерыв, чтобы остыть.

Через десять минут, потраченных на слабый кофе, бесполезное тыканье в мобильные телефоны и торопливое курение, мы воссоединились в классе, чтобы продолжить тест.

«Vrai ou faux, – преподаватель сделала паузу. – Женщины должны слушаться мужчин».

«Vrai»[265], – сказал кто-то, и несколько мужчин в комнате засмеялись.

«Vrai? Почему вы так говорите? Во Франции у мужчин и женщин одинаковые права и обязанности. Вы не слушали того, что я говорила весь день?»

«Oui, mais chez moi, c’est chez moi»[266].

«Вы бы разрешили своей жене пойти в кафе одной?» – спросила преподаватель.

«Ma femme? Jamais»[267].

«Здесь, во Франции, женщины могут ходить в кафе. Если женщина хочет пойти одна и заказать кофе, посидеть и почитать газету – это ее право. Они также имеют право ходить в школу, на работу, голосовать и наследовать собственность – так же, как и мужчины. C’est. La. Loi. Vous comprenez?»[268]

«Chez moi, c’est chez moi», – повторил он.

Взгляд преподавателя пересекся с моим, затем она медленно отвела взгляд, как будто хотела сказать: «Мужчины!» Я была слишком поражена, чтобы как-то реагировать. Две вещи удивили меня: первая – у меня никогда не возникало мысли, что ходить в кафе одной может быть непозволительно. Вторая – моя жизнь была настолько защищенной, что я никогда не встречалась с шовинизмом. До сегодняшнего дня я сталкивалась только с сексизмом, неочевидным, как призрак: стеклянный потолок, невысказанное предубеждение. Сейчас же передо мной была неуклюжая масса, которая вызывающе возвышалась в центре комнаты. Даже четыре года в Китае не подготовили меня к такой неприглядной маскулинности.

Я повернулась на стуле, чтобы посмотреть на оратора, ожидая увидеть внушительных размеров фигуру, соответствующую серьезности заявления. Вместо этого там стояло нечто неописуемое, ни большое, ни маленькое, с бородой, которая закрывала практически все лицо.

«D’où venez-vous, monsieur?»[269]– спросила преподаватель.

«Эритрея».

«Здесь, во Франции, все по-другому. Vous verrez».

Вы увидите. Это звучало как обещание. Или предостережение.