— Да, папа.

— Ты его разыскал?

— Кого? Ах, посла! Да, конечно.

— И он получил по заслугам?

— Не сомневайся.

— А наше сокровище, ты его забрал? Мяч?

— Ну, не совсем то самое.

— Другое?

— Куда более ценное.

Я поднял руку Жюльетты и положил поверх его руки, которая покоилась на одеяле:

— Вот оно, мое сокровище.

Кухня на Скальдастигюр содрогалась от крепчающего ветра, но мягкий желтый свет ламп озарял отцовский лоб, плиту и диван посредине. Ах эта кухня! Тут можно делать что угодно. И чего только мы не делали! Отец попробовал взять руку Жюльетты в свою, но моторика не действовала, он двигал своей рукой по одеялу, взад-вперед, сокровище, что лежало там, было не таким, какого он ожидал, он находился далеко в туманном океане, не в силах сосредоточить свое сознание. Но вот пальцы замерли, опустились на роковую истину кожи.

Безмолвие. А потом прибежище тьмы осиял лучезарный свет.

— Рыбная девочка? Ой, рыбная девочка. Ты забрал ее у него? Забрал ее, молодчина. Ой-ой-ой. — Он улыбнулся, улыбка сменилась хихиканьем, хихиканье — смехом, смех — свистящим хрипом, хрип — сдавленным кашлем, мы подняли его с подушек, я принес воды, он выбил стакан у меня из рук.

— Ревеневый сок!

Помнится, этого у нас никогда не было. Привкус каких-то неведомых мне миров, может, когда хрип пройдет, он расскажет о чем-то, связанном с желтизной.

— Тяжко, да, папа?

— Тяжко. Я хочу ревеневого сока.

— Где он?

— Он… — Отец глубоко вздохнул. — Нет, это я просто случайно вспомнил, просто… Положи меня пока, грудь очень болит.

— Тут есть вино. Принести?

Он смотрел на меня широко открытыми, невидящими глазами. Потом они закрылись, я подумал, что ему хочется спать, — но из-под натянутой кожи словно бы вновь проступила улыбка. Едва уловимо проступила в уголках рта, и в безмолвие кухни выдавились два слова, два его самых последних слова:

— Спрашивай дальше!

В этот день у нас на глазах распустились листочки смородины. Мы растерли их в пальцах, и тотчас повеяло ароматом, как от лона Жюльетты, ждущей ребенка; это был аромат земли и воды, утра и обетований раннего лета.

В смерти мы съеживаемся. Выскальзываем из наших тел сквозь потайную дверку. Слабое сияние, поднимающееся из души перед тем, как она улетит, уже погасло. То, что осталось от отца, мы обернули листьями смородины, виток за витком. Подняли в корзину из ивовых прутьев. Весил он немного. С корзиной мы вышли на Скальдастигюр; из окон смотрели наши соседи. В доме шесть играла Альда, которая теперь училась в консерватории, — играла медленную часть Двадцать шестого фортепианного концерта Моцарта. По Скальдастигюр и по другим, более холодным улицам мы спустились к морю. Туман ждал нас, не торопил, а когда мы закончили, нахлынул на берег, окутал корзину и унес ее из виду.

Сегодня плечи Фредлы обнажены и снег искрится белизной — над временами года и боем часов. Сейчас кругом тишина. Отзвуки вчерашнего взрыва один за другим канули в стоки истории. Как же по-разному мы заканчиваем свои жизни, свои повести.

Ислейвюр сделал это на свой лад.

Я закончил работу, сложил бумаги, прибрал на столе и, очнувшись — среди некоего настоящего, — решил проведать Ислейвюра в кутузке.

— Пьетюр, ты попробуй спровадить этого священника, он все подъезжает ко мне со всякой чепухой насчет прощения, а я прощения не прошу. Ведь птицы… кроме них, у меня ничего не было… с ними только и общался… они… они были… братья и сестры… Они звали меня… а теперь там вроде как ничего и не осталось, ничего.

От волнения он прижал руку к сердцу.

— Теперь вот поведут меня. На место моего преступления. Зачем это, Пьетюр? Я же все рассказал.

Я оставил его, позвонил Жюльетте и вернулся наверх, запереть дом. Тут-то они и докатились сюда, отзвуки. Прямо на меня налетели, прошли сквозь мою плоть и канули в глубину, в долину. А затем на крыльце возник комиссар Арнесен.

— Ислейвюр?

— Кошмар. Водички не найдется? — И немного погодя: — Ладно, обойдусь без воды. Сесть-то можно?.. Вертолет небось скоро будет, соберут останки. Или… не знаю… Мы шли мимо его дома… я, как положено по инструкции, вел его на то место, к вороньему гнезду… По инструкции. Он спросил, нельзя ли ему зайти внутрь. Одному. Должно быть, надел на себя патронташ. Весь дом взлетел на воздух, там одни обломки. Обломки да клочья мяса. Теперь вовсе… людей не осталось. Ты ведь тоже уезжаешь?

Да, Арнесен, я скоро от вас уеду.

Да, читатели, я расстаюсь и с вами, потому что безмолвие просит уступить ему место, просит так настойчиво, что отказать невозможно.

Но прежде я хочу поставить на этот пустой стол свечу, белую, тонкую свечу, огонек которой озарит мне путь из моей повести.

Вправду ли я ребенком слышал все эти истории? Любил ли когда-нибудь женщину средь вереска? Поднимал ли голос против несправедливости во всех ее обличьях? Иногда мне кажется, что Лаура, которую я по-прежнему могу материализовать прямо из воздуха, была моим единственным собеседником. Лаура, вечно не от мира сего, отрешенная, какими бывают разве только ангелы. Наверно, так и надо. В конечном счете все, чем мы живем, не от мира сего. В конечном счете мы все-таки сочинили свою жизнь, написали песню, которая, отзвучав, витает на земле лишь краткий миг. Вот затем и эта свеча, что говорит: повесть побывала здесь, огонек слаб, едва мерцает.

Спасибо

Имиру, который пробил по мячу.

Бенгту Бергу, который сумел рассказать историю.

Тораринну, Уннюр и Стейнунн,

которые позволили мне приблизиться

и к той Исландии, где не растут дикие кувшинки,

где ни одну женщину

никогда не крестили Паутиной,

где в церквах не собирают пожертвований.

Лето 1992 — февраль 1996 г.

Шведский поэт и романист Ёран Тунстрём родился в 1937 году в Карльстаде, но вырос в Сунне (лена Вермланд). Отец Тунстрёма, протестантский священник, сыграл большую роль в становлении личности будущего писателя. Он умер, когда Ёрану исполнилось двенадцать лет, и эта утрата часто поминается в его произведениях. Писать Тунстрём начал рано: свой первый «роман» размером в тридцать две страницы он написал еще подростком.

В 1957 году Тунстрём закончил среднюю школу в Упсале, а в 1958 году вышел его первый сборник стихов «В окружении». В 1962 году был напечатан роман «Одуванчик», в котором рассказана история молодого человека, уроженца Сунне. Этой книгой Тунстрём дебютировал как прозаик. В 1964 году писатель женился на художнице Лене Крунквист, которая среди прочего иллюстрировала их книгу путевых заметок «Индия — зимнее путешествие». Вышедший в 1978 году поэтический сборник «Стихи к Лене» Тунстрём посвятил жене. Надо сказать, что их любовь и семейная жизнь были одной из главных тем поэтического творчества писателя.