— Нет, я же говорил тебе… писал по почте, что это лишь на время, пока все не утихнет, пока все… не уладится.

— Но само собой ничего не уладится, Пол. Ты должен это уладить. — Помолчав, Мальвина добавила совсем другим тоном, тихим и печальным: — Знаю, я требую слишком многого. Хотя, если разобраться, это не я, но ты сам требуешь от себя бог знает чего. А я могу только сказать: мы дошли до черты, когда нужно сделать выбор.

— Межу чем и чем?

— Между «дружить» и «любить не таясь». Разумеется, это он и ожидал услышать. Но бескомпромиссность фразы подкосила его.

— А, — только и сумел ответить Пол.

Но постепенно он сообразил, что выбор, в конце концов, не столь уж жесток. «Дружить», говорите? Но они уже дружат. Верно, необычайно интенсивно и пылко, но это-то и замечательно — ничего подобного Пол прежде не испытывал. Да, они не спят друг с другом, — что ж, они могут поздравить себя с завидной выдержкой. По сути, они с Мальвиной творят радикальный эксперимент: создают вслепую новую разновидность дружбы, которая (как он начал смутно прозревать) — в контексте крепкого брака и ровных отношений с женой — вполне удовлетворяет его эмоциональные нужды. И пока он не видит ни малейшей необходимости раскачивать лодку. Ему достаточно того, что есть. И очень возможно, что их дружба, эволюционируя, приобретет дополнительное сексуальное измерение, когда, спустя какое-то время, они почувствуют, что готовы к такому шагу… Все может быть. Все, что угодно, — пока они продолжают видеться и не торопят события.

— Значит, — сказал Пол, — нам придется остаться друзьями. Если ничего иного мы не можем себе позволить, что ж… да будет так.

Произнесенные вслух, эти слова прозвучали не столь торжественно, как он надеялся. И на Мальвину предполагаемого впечатления не произвели. Пол ощутил, как вокруг нее сгущается силовое поле, защитная энергетическая стена. Мальвина напряглась всем телом, и, хотя не двинулась с места, они словно физически отдалились друг от друга.

Полу показалось, что минула вечность, прежде чем Мальвина спросила осипшим голосом:

— Зачем же ты говорил все это? Вечером, перед отлетом в Скаген? Зачем?

— Я… не мог иначе, — растерялся Пол. — Я говорил о том, что чувствовал тогда. Честно. Я не мог держать это в себе.

— Понятно.

Мальвина встала и медленно пересекла церковный двор. Остановилась на краю спиной к Полу, глядя на поля, что поджаривались и дымились на солнце. На ней было голубое платье без рукавов, и в который раз Пола поразила ее тонкость, удивительная невесомость костей, грозящих в любой момент надломиться. Ему вдруг захотелось по-отцовски заботиться о ней, как он заботится об Антонии. И тут же он вспомнил глупую фантазию, которой предавался в машине по дороге сюда: как он заведет Мальвину в какой-нибудь безлюдный церковный двор вроде этого и с упоением займется с ней любовью меж надгробий. Не похоже, чтобы этой фантазии суждено было стать явью. Не подойти ли к ней, размышлял Пол, обнять, сказать что-нибудь. Но она, высморкавшись, уже возвращалась обратно. Опускаясь на скамью рядом с Полом, она все еще хлюпала носом. Солнце зашло за высокий тис, и на скамью упала прохладная тень.

Наконец, собравшись с силами, Мальвина заговорила:

— Ладно. Пусть будет дружба. Но ты должен кое-что знать.

— Что?

Сглотнув, Мальвина объявила:

— Мы не можем больше встречаться.

— С чего вдруг?

— А с того, что мы не можем быть друзьями — нормальными, добрыми друзьями, — пока наши чувства не заглохнут. Пока не избавимся от всего этого.

У Пола сдавило желудок. Он почувствовал, как его охватывает паника.

— Но… Сколько времени, по-твоему, это займет?

— Откуда мне знать? — Мальвина потерла глаза, и Пол заметил, что у нее покраснели веки. — За тебя я отвечать не могу… Много времени. Чертову прорву времени. — Отвернувшись, она накручивала прядь на палец. На ярком солнце ее волосы уже не казались такими черными, скорее, почти пепельными. — А поскольку я увязла глубже (и не возражай, это правда), то мне и решать, когда мы снова встретимся. Когда я буду готова снова с тобой дружить. А пока не звони, не пиши. Я этого не вынесу.

Ошалевая от внезапности происходящего, Пол спросил:

— И все же, сколько нам понадобится… недели? месяцы?

— Понятия не имею. Я же сказала: на это уйдет много времени.

— Но… — Настал его черед вскочить со скамьи. Пол принялся расхаживать средь покосившихся могильных камней. — Но это безумие. Совсем недавно мы…

— Нет, безумие — то, как мы жили последние две недели. Вот это настоящее безумие. Согласись, Пол, я права. Ужасно, но я знаю, что права.

Пол глубоко задумался. Они еще долго говорили, сбиваясь с мысли, повторяясь; беседа петляла по бесконечному лабиринту, каждый раз возвращаясь к исходной точке — категоричному предложению Мальвины, которое даже Полу стало казаться жуткой, но бесспорной необходимостью. В итоге, словно парализованный горем, он только и мог, что сидеть, подавшись вперед и схватившись за голову, твердя одну и ту же измученную фразу:

— Что же мы делаем? Неужто такое возможно?

— Мне и самой не верится, если честно, — сказала Мальвина. — Но что есть, то есть.

— И все-таки… должен быть какой-то иной путь, какой-то иной…

— Пол, послушай. — Она глянула на него в упор. — В таких ситуациях третьего пути не бывает. Пойми ты наконец! И не пытайся убедить себя, что можно как-то вывернуться. — Она встала, глаза ее опять наполнились слезами. — Ладно, — голос у Мальвины дрожал, — идем к машине.

Молча они зашагали вверх по холму. Сперва они держались за руки. Потом Пол обнял Мальвину, и она прижалась к нему. Так они шли минут пять-десять; более тесной физической близости между ними еще не было. За сотню ярдов до стоянки Мальвина отделилась от Пола и ускорила шаг. Она первой добралась до калитки и остановилась, поджидая Пола.

— Я хочу взглянуть на камни, — сказала она. — Попрощаемся прямо сейчас?

— Нет, я пойду с тобой. — И Пол последовал за ней через калитку.

На поляне никого не было. Но и тишины, несмотря на безветрие, тоже не было: валуны находились рядом с шоссе и каждые несколько секунд мимо проносилась машина. Тем не менее стоило им ступить в каменный круг, как на обоих нахлынуло ощущение желанного покоя, порожденное, вероятно, лишь тем обстоятельством, что они оказались в очень древнем пространстве, создававшемся с некоей священной, но теперь напрочь забытой целью.

Они стояли очень близко друг к другу, не разговаривая и не шевелясь.

— Я здесь бывала раньше, — прервала молчание Мальвина, отойдя от Пола на два шага. — Мама приводила меня сюда. Ума не приложу, что мы делали в этих местах. Она тогда развелась с мужем, своим первым мужем. Он был греком, никогда здесь не жил, — в общем, непонятно, как нас сюда занесло. И однако я запомнила эту поездку. Мать рыдала. Так противно театрально рыдала, тискала меня, говорила, какая она плохая, потому что портит мне жизнь. Мне тогда было… шесть, кажется, или семь? Нет, шесть лет. А на нас пялилась пожилая пара, смотрели и не понимали, что тут, черт возьми, происходит. На голове у женщины был зеленый платок. Дело было зимой. — Она обвела взглядом осыпающиеся, давно утратившие изначальную форму камни, словно только сейчас их заметила. — Странно, что я снова попала сюда.