— Ошибаетесь, графиня: я ожидала его в одном из читальных залов Всемирной молодежной библиотеки, расположенной в замке Блутенбург. В общем, мы встретились, сели в машину и, объехав город по кольцевой, выехали на восьмой автобан. Мы ехали на Зальцбург, а потом увидели подходящий отель и остановились в нем.

— И там вас обнаружила Наталья. Каким же образом она узнала, где вы находитесь?

— Я сама никак не могу этого понять. Я ведь выехала из дома раньше, чем Константин и Наталья поехали на вокзал, так что выследить меня она никак не могла.

— А прежде Наталья следила за вами?

— Постоянно! То есть это Костя мне так говорил — сама я этого не замечала. Он приходил ко мне, сказав ей, что едет в магазин за красками или на встречу с потенциальным заказчиком. Во время свиданий он постоянно смотрел на часы. Меня это ужасно раздражало, и однажды я даже разбила его часы о стенку.

— Какой символический жест! Но как же произошла ваша встреча с Натальей в отеле?

— Мы с Константином ужинали внизу в ресторане. Вдруг откуда ни возьмись появляется пьяная Наталья и сразу начинает скандалить. Костя моментально вскочил, заломил ей руку и повел ее наверх. Я подумала, что он отведет ее в наш номер, и стала думать, как бы мне забрать оттуда свои вещи и уехать. Я расплатилась за ужин и стала подниматься по лестнице и тут увидела спускающегося навстречу Константина. Он сказал мне, что Наталья уже успела снять номер и ждет нас обоих к себе — хочет поговорить. Я отказывалась, но он меня уговорил. «Придется перетерпеть, — сказал он, — ты же знаешь, какая она непредсказуемая. Мы дадим ей выкричаться, а потом я уложу ее спать, и мы с тобой уедем». У Натальи в номере мы сначала сидели за столом и разговаривали.

— А за разговором пили вино?

— Да. У Натальи на столе стояли две бутылки какого-то светлого вина.

— «Асти спуманте»?

— Да, совершенно верно, две бутылки «Асти спуманте»: одна непочатая, а другая уже почти пустая.

— О чем вы разговаривали?

— Это был мучительный разговор. Наталья сначала твердила, что она больше так жить не может, что мы измучили ее не столько своей любовью, сколько своей нерешительностью, что мы должны дать ей свободу. В общем, повернула все с больной головы на здоровую.

— Почему же? Может быть, ей действительно стало бы легче, если бы муж решился ее оставить и перестал хотя бы мучить. Может быть, она и вправду не могла больше выдержать эту ужасную роль: жена, которую бросают, бросают и все никак не могут бросить.

— Это Наталье-то — остаться без Кости? Да, она кричала: «Я так больше не могу и не буду!», но все это были только слова, слова, слова… Она бы выдержала все что угодно, лишь бы сохранить его. Костя так и сказал ей: «Можешь и будешь!» Тут мое терпение лопнуло.

— Ваше?

— Представьте себе. Я сказала то, что уже давно собиралась сказать: что я устала от всей этой истории и выхожу из игры, что никакого их развода мне не надо и я прекращаю все отношения с ними обоими. Мне казалось, что Наталья поняла, что уж я-то говорю искренне и действительно собираюсь устраниться. Нет, я не понимаю, почему она покончила с собой…

— А как вы расстались?

— Я просто встала и ушла в свой номер.

— А Каменев?

— Он пришел примерно через полчаса. Мы собрали вещи и выехали из отеля. По дороге он снова начал старую песню о том, что не может и не хочет со мной расставаться, и я не выдержала: я высадила его на заправке, чтобы он мог поймать попутную машину на Мюнхен.

— Среди ночи? Как жестоко.

— Нет, это все еще был вечер, машин было полно, так что я о нем не беспокоилась.

— Как вы думаете, Каменев мог просто вернуться в отель к жене?

— Не думаю. Я успела увидеть в зеркале заднего обзора, как он сел в попутную машину. А уже на другой день он позвонил мне в Вену из Парижа.

— И вы не стали с ним разговаривать.

— Не стала. Пора было рубить этот узел.

— И, однако же, после этого вы еще раз встретились с ним на Главном вокзале, и Каменев посоветовал вам вернуться в Вену.

— Да. И наш разговор с ним вы успешно подслушали, так что мне больше нечего вам сказать. Надеюсь, допрос окончен и я свободна? Думаю, что вы со временем узнаете больше, чем я рассказала, но сейчас я рассказала абсолютно все, что знаю сама.

— Так не бывает. Свидетель, а уж тем более подозреваемый никогда не рассказывает всего, что ему известно.

— Вы думаете, я что-то скрыла?

— Возможно. Но дело даже не в этом. Ни один человек не может рассказать всего, что ему известно, потому что многое из виденного и слышанного он просто пропускает мимо своего внимания, выделяя и сохраняя в памяти лишь то, что укладывается в его схему. Наша глупая привычка мыслить рационально постоянно обедняет нашу мысль.

— Чем же прикажете мыслить, если не разумом?

— Душой и сердцем.

— Подсознанием, хотите вы сказать?

— Подсознание — подвальный этаж, сердце — очаг дома, разум — его рабочий кабинет, а вот душа… душа — это высокая башня, с нее-то и видно дальше всего.

— Ну, дорогая графиня, вы не только детектив — вы еще и поэт! — снова слабо улыбнулась Анна. — Сомневаюсь, чтобы такой метод в криминалистике мог принести пользу. Впрочем, ваши методы меня не касаются. Я довольна, что этот разговор у нас уже позади, и надеюсь, что больше я вам не понадоблюсь.

— Не могу вам это обещать, однако было очень интересно с вами поговорить.

— Надеюсь, это не послужит поводом к новому допросу?

— Увы, могут найтись и другие поводы…

— Что поделаешь — ваша служба и опасна, и трудна… для ваших клиентов. А можно я тоже задам вам один личный вопрос?

— Пожалуйста.

— Скажите, а это очень обременительно — жить так долго?

— Почему вы об этом спросили? Вам жизнь уже сейчас кажется слишком долгой?

— Удручающе долгой… А вам?

— Вовсе нет. Я еще не утратила к ней интерес.

— А в чем этот интерес заключается?

— В людях.

— Вы их изучаете?

— Нет. Я их просто люблю.

— Всех?

— За редчайшим исключением.

— А кто они — эти «редчайшие исключения»?

— Это те, кого я жалею.

— Вы христианка?

— Надеюсь.

— Как это понять?

— По вере я православная. А вот настоящая ли я христианка — это выяснится позднее. А люди… Поверьте, люди обычно гораздо лучше, чем они сами о себе думают.

— Так, по-вашему, жизнь прекрасна?