Он подошел к провизору в окошке и вручил ей стопку рецептов. Провизор принялась читать.

— Они все выписаны за пределами штата, — покачала она головой, возвращая рецепты обратно.

— И что?

— А должны быть выписаны в нашем.

Тим посмотрел на подписи. Видимо, он уже не в Миссури.

— Но мне очень нужно, — попросил он. — Мне становится хуже.

— Простите, — развела руками провизор. — Закон штата. Вам нужно выписать их у местного врача.

Тим забрал рецепты и вышел обратно на холод.

Теплый кров исчез, гром грянул прямо над тобой. О, эта слабая субстанция, называемая духом! О, уязвимый человек! Природа, как всем давно ясно, в лучшие свои дни равнодушна, а в остальные — мстительна и жестока. Не знал? Это лишь подтверждает узость твоего воображения и наивность в каждом…

— Заткнись!

…вопросе так называемой жизни и смерти. Твои непоколебимые принципы ковались в офисном кресле. А теперь ты вдруг распустил сопли. Твоя «вера» — это не мораль, не стройная теория и даже не прекраснодушные измышления. Это отчаянные поиски покоя, не имеющие ничего общего ни с добром, ни с истиной, ни с красотой. Ты всего-навсего опустился до первобытных страхов, терзавших твоих суеверных предков, побуждая их завывать на мертвых языках и приносить дочерей в жертву. Что толку от всей твоей утонченности и твоей драгоценной эволюции, если сейчас ты мечешься на тех же подступах к вере и молишься не менее истово. Тебе нужны все те же утешения и сказки…

— Заткнись!

…литургии и вечерни…

— ЗАТКНИСЬ! СЕЙЧАС ЖЕ!

…великие слова, повторяемые во мраке, над люлькой новорожденного и у смертного одра. Всепрощение, готовность к компромиссам, стремление взглянуть под другим углом, увидеть в более благородном и чистом свете, свете души и надежды. Но все это просто пища…

— Жрать! — закричал Тим вслух.

…просто пища. Вердикт выносится частями, столетие за столетием, и выглядит все более мрачным. Этот мир слишком стар. Душа — это разум — это мозг — это тело. Я — это ты, а ты — это оно, и оно всегда побеждает.

6

Он разложил перед собой документы, настраиваясь хорошенько поработать до обеда. Снял колпачок с ручки, открыл блокнот на чистой странице и начал писать. За окном нещадно жарило солнце. Ему не нравился ни новый кабинет, ни вид из окна — похоже, его засунули сюда подальше от глаз клиентов, чтобы не смущать их пузырьками лекарств на столе и недостатком пальцев. Одна рука, на которой остались только большой и мизинец, словно застыла навеки в гавайском приветствии «шака»; другая — со средним и безымянным — напоминала придорожный кактус. А лекарства на столе от безвыходности: стол с ящиками ему не выделили. После каждого своего вынужденного отпуска Тим скатывался во внутренней иерархии все ниже и ниже, и это уязвляло. Но стоило сесть за документы, как горечь забывалась. Погрузиться в работу значило уйти в себя, а уйти в себя значило отрешиться от всего окружающего — от депрессивного вида за окном, от убогой мебели и даже, как ни парадоксально, от удовлетворения. Погружение в работу наполняло счастьем, но для этого требовалось не замечать самого счастья, не замечать вообще ничего вокруг. В таком блаженном неведении он и пребывал — пока не пришла секретарь и не вернула его к тоскливой действительности.

— Мне сейчас ничего не нужно, спасибо, — сказал он, рубанув почти каратистским ударом по столу своей «шакой». От досады он даже голову в сторону живой помехи не повернул. — Я вас позову, если понадобится. Спасибо.

Секретарь ушла. Десять минут тишины и покоя у него есть, а потом она как пить дать заявится снова. Когда-то давно на партнерском совещании он уже пытался убедить остальных, что секретари — это пережиток. Если хочешь кому-то что-то поручить, поручи помощнику. Секретарей пора отменить. Но большинство партнеров дорожили своими секретарями и расставаться с ними не хотели, поэтому приходилось терпеть их постоянные вторжения и жалкие потуги оправдать свое жалованье. Придется выдумать для нее какое-нибудь задание.

— Можно мне кофе? — попросил он. — Просто чашку кофе, хорошо?

Кофе, предвосхитив его просьбу, она уже приготовила. Звали ее Элла, и возраст постепенно брал свое. С такими коленями, подумал Тим, юбку она зря носит. Струя кофе полилась из кофейника в чашку на столе. От чашки пошел пар, и Тим, почти невольно, на миг почувствовал благодарность. Приятно — даже летом — получить чашку свежесваренного кофе. Удовольствие, которое не приедается. Пока Элла возилась с кофейником, Тим вытянул своей кактусовой рукой бумажник, а оттуда — подцепив средним и безымянным — стодолларовую купюру, которую вложил в свободную ладонь секретаря. Элла уставилась на смятую банкноту.

— Это что?

— За час, — ответил Тим. — Час спокойной работы без вторжений и вопросов. Посидите в Интернете, сходите на ланч, узнайте, как дела у ребенка. Что угодно — только дайте мне час покоя.

Она убрала сотню в карман.

— Хорошо. Посижу в Интернете.

Элла удалилась, шаркая подошвами.

Солнце лупило вовсю, за окном проносились машины. От тяжело груженных фур дребезжали стекла. Склонившись над столом, Тим постепенно, слово за слово, погружал себя обратно в круговерть других часов, дней, лет — на самом деле для этого отрезка времени не существовало названия, — которые в совокупности образовывали континуум неведения, близящегося к трансцендентности. Он вытягивал себя из физической действительности, словно выкапываясь лопатой из заваленного тоннеля, в конце которого брезжит свет. Отдохнувший, спокойный, ублаженный кофе, второй пока ни на что не жаловался. Вскоре он захочет есть, но выкроить для себя еще часик при должной сноровке Тим сумеет.

Однако еще до истечения этого часа кто-то осторожно постучал по его столу. Посетитель. Давненько к нему никто не заходил.

— Привет, Тим.

Галстук у Фрица был ослаблен, рукава рубашки закатаны. От него веяло городским зноем.

— Можно присесть?

— Фриц? — Тим принялся собирать разложенные на столе бумаги в аккуратные стопки. — Мы договаривались о встрече? На какое время?

Фриц устроился в кресле напротив.

— Нет, я без звонка.

— Ну, тогда ладно. Просто я составляю записку по делу. Когда меня не отрывают.

— Я отрываю?

— Нет-нет, я не о тебе.

— Вам что-нибудь предложить?

— Не сейчас, — оборвал он секретаря.

— Чашечку кофе, — попросил Фриц.

Тим снова принялся ворошить бумаги, избегая встречаться глазами с Фрицем. Тот как раз заметил отсутствующие пальцы.

— Вполне можем пообщаться и сейчас, — заявил Тим. — Как движется?

Фриц отвел взгляд от искалеченных рук. Он готовился к чему угодно, но не к этому.