В день моего тринадцатилетия отец подарил мне очень хороший немецкий фотоаппарат «фойгтлендер» со встроенным экспонометром и вспышкой, и первыми моими фотографиями были снимки поющей Вины Апсары. Она пела лучше, чем «Радио Цейлон». По вечерам мы обычно собирались вместе, и она отпускала на свободу свой прекрасный голос, который с каждой неделей становился всё глубже и богаче — то порочно всезнающий, то ангельски чистый. Голос, уже нашедший дорогу к бессмертию. Если вы послушаете, как Карли Саймон поет «Bridge Over Troubled Water»[93], то поймете, каков был вклад Гуиневир Гарфункель в их партнерство. Так было в лучшие времена «VTO». Есть группы, шлепающие хиты один за другим; группы, заставившие себя уважать; группы, собирающие стадионы; группы — воплощение сексуальности; группы трансцендентальные и эфемерные; группы мужские и женские; группы трюкачей и группе неумех; группы пляжные и автомобильные; летние и зимние; группы, под которые хорошо любить, и группы, заставляющие запоминать все слова своих песен. Большинство групп ужасны, и если инопланетяне из каких-нибудь других галактик ловят наши радио- и телеволны, этот грохот, должно бы сводит их с ума. За всю полувековую историю рок-музыки наберется небольшое число групп — их можно пересчитать по пальцам, — способных проникнуть в ваше сердце и стать частью вашего видения мира, вашего понимания правды и вашей правдивости, даже тогда, когда вы уже стары, глухи и пребываете в маразме. На смертном одре вы услышите, как они поют вам, пока вы скользите по ведущему к свету туннелю: Шш… Ша-ша… Ша-ла-ла-ла-ла… Шанг-а-лаг… Шанг-а-лаг… Ш-бум… Шуп… Шуп… Шш. И все кончено.

«VTO» была одной из таких групп. У Ормуса было видение, а у Вины — голос, но всё решил именно голос, голос и всегда всё решал. Ритм заставляет обратить внимание, мелодия — запомнить, и лишь против голоса вы беззащитны; богохульный кантор, нечестивый муэдзин, сирена — назовите как хотите, — он взывает напрямую к средоточию ритма — душе. Неважно, что это за музыка. Неважно, что за голос. Когда вы слышите его, настоящий, вам конец, можете мне поверить. Finito, если только вы не привязаны, как Одиссей, к мачте вашего корабля и ваши уши не залеплены глиной. Ваша песенка? Спета.

Теперь я думаю, что именно пение Вины еще удерживало нас вместе в те дни. Она была нашей опорой, а не наоборот. В то время как В. В. Мерчант все глубже увязал в долгах, одновременно втихомолку расследуя деятельность своей жены и собирая толстое досье на ее незаконные манипуляции городскими чиновниками, ответственными за принятие решений, — короче говоря, пока бомба с часовым механизмом под нами тикала, — Вина пела нам, заставляя вспомнить о любви.

О, беспощадная острота детского видения мира! В детстве все мы фотографы, которым не нужны фотоаппараты — мы выжигаем изображение в памяти. Я помню всех наших соседей по Кафф-парейд, их претензии, их браки — счастливые и несчастливые, их ссоры, их автомобили, их солнцезащитные очки, их сумочки, их невыразительные улыбки, их любезности, их собак. Я помню выходные — наши странные, импортированные развлечения. Мои родители играют в гольф в клубе «Уиллингдон», и отец старается проиграть матери, чтобы она оставалась в хорошем настроении. Я помню, как пару раз во время Навджота мы поглощали еду, подававшуюся на банановых листьях, несколько разноцветных Холи[94]и по крайней мере одно посещение молебна на громадной площади на Биг-Эйд, застрявшее в памяти, потому что оно было редкостью. Думаю, отец хотел, чтобы я понял, от чего избавлен и почему. Я помню мою подружку, милую Нилам Нат, ставшую взрослой, чтобы разбиться вместе с детьми на самолете «Эйр Индия» у берегов Ирландии. Помню Джимми Кинга, с нездоровым цветом лица и торчащей черной челкой; он умер внезапно, во время занятий. Все двери и окна в классах были закрыты, чтобы мы не увидели, как его отец приехал за телом сына. Я помню долговязого, тощего мальчишку, вместе с друзьями карабкавшегося по камням на Скэндал-Пойнт. Он смотрел сквозь меня, как будто бы меня там не было. Постеры «Голд флейк», «Королевскую цирюльню», едкую смесь запахов гнили и надежды. К черту Мумбаи. Я помню Бомбей.

Потом мне подарили фотоаппарат, механический взгляд вместо внутреннего взгляда, и после этого большая часть моих воспоминаний — то, что объектив сумел выловить в потоке времени. Вуайерист, а не мемуарист — я помню фотографии.

Вот одна из них. Шестнадцатилетие Вины. Мы в ресторане «Гэйлорд» на Вир-Нариман-роуд, едим котлеты по-киевски. На лицах матери и отца — непривычные выражения. Он выглядит рассерженным, она — отсутствующей. Вина же, наоборот, вся сияет. Кажется, она притягивает к себе весь свет на этом снимке. Мы лишь скопления теней, вращающиеся вокруг нее, как вокруг солнца. Ормус Кама сидит рядом с ней с видом голодного пса. Здесь есть и пол-меня. Я попросил официанта снять нас, но он плохо отформатировал кадр. Неважно. Я помню, какой у меня был вид. Так выглядит человек, теряющий самое для него важное.

На безымянном пальце правой руки Вины сверкает лунный камень, подарок Ормуса ко дню рождения. Прежде чем согласиться принять его, Вина неделю спала с этим кольцом под подушкой, и в ее снах было столько эротики, что она каждую ночь просыпалась после полуночи, дрожа от счастья и обливаясь потом.

Ормус просит разрешения пригласить Вину на «концерт». В. В. и Амир избегают смотреть в глаза друг другу, они на волоске от ссоры. «„Пять пенни“», — говорит Ормус. «Возьмите с собой Умида», — махнув рукой, отвечает Амир. Глаза Вины мечут молнии, пронзающие мою тринадцатилетнюю грудь.

После шумного успеха фильма Дэнни Кэя «Пять пенни», его герой, подлинный руководитель группы Рыжий Николс, приехал в Бомбей с новой, реорганизованной пятеркой. Джаз, подогреваемый утренними джем-сейшен по выходным, все еще был на пике популярности в городе, поэтому собралось много народу. У меня есть фотографии, подтверждающие это, но где проходил концерт, я не помню. Был это Азад-майдан, Кросс-майдан, Копрейдж или какое-то другое место? Во всяком случае, под открытым небом. Так как мать послала меня с ними, Ормус взял с собой Ардавирафа. Все четверо, мы пришли туда заранее и стояли в первых рядах. Я был разочарован, когда появились «Пенни», потому что Рыжий Николс оказался совсем маленького роста и волосы у него были короткие и седые — вовсе не локоны морковного цвета, как в фильме Дэнни Кэя. Затем он взял свой рожок и заиграл. Традиционный джаз. Признаюсь, мне понравилось, что случалось не часто. Но Вина всегда говорила, что у меня дурной вкус.

Этот концерт «Пяти пенни» знаменит тем, что произошло на нем в самом конце программы, состоявшей из обычного набора композиций, не заставивших участиться ничей пульс. Когда смолкли далеко не бурные аплодисменты, квинтет в малиновых смокингах приготовился сыграть на бис. «Святых» — что же еще, но не успел Рыжий Николс назвать композицию, как один из зрителей прыгнул на сцену, размахивая индийской деревянной флейтой и улыбаясь идиотической, но заразительной улыбкой.