семье рождалась девочка, вероятность для нее обрести индивидуальное имя была даже меньше, чем у ее брата. Тогда для девочек просто не существовало общепринятых личных имен, как, впрочем, и в позднейшие времена Империи. Дочь Кальва звалась бы просто Юнией по имени ее рода: «женщина из Юниев», которую в случае необходимости отличия от ее же двоюродных сестер могли бы звать Junia Calvi – Юния Кальва. Если бы у нее проявилась младшая сестра, то девочек называли бы просто Junia Prima и Junia Secunda – Юния первая и Юния вторая.

Подобного рода обезличивание, однако, совершенно не устраивало амбициозных римских женщин. Они стали добиваться присвоения себе особых имен. В результате этих стараний возник целый набор «неправильных» личных имен, например, дочь Кальва стала бы известна как Юния Gratia (по имени ее матери), а при появлении у нее младшей сестры последнюю стали бы звать Юния Calva – в честь родового имени ее отца.

Тем не менее при всех этих уточнениях римские имена мужчин и женщин порождали неразбериху. Их совпадения оказывались неизбежны, и, если бы в Риме имелось нечто вроде телефонного справочника, многие страницы в нем были бы заполнены совершенно одинаковыми именами. Выйти из подобного положения помогало использование прозвищ (постоянно появлявшихся благодаря итальянскому изобретательству). Между близкими друзьями и знакомыми были вполне приняты обращения подобно «Привет, Спириус!» или «Хорошо сказано, Тиберий!», но считалось невежливым использовать их иначе, чем в самом тесном кругу. В то же время личные имена являлись принятой формой обращения без прибавления слова «господин»; и в сенате отцы-законодатели приглашались для выступления только по личному и родовому именам. «Dic, Marce Tulle» («Говори, Марк Туллий») – именно так обращался председатель к Цицерону, прежде чем тот начинал произносить одну из своих знаменитых речей.

Забота родителей об образовании детей. Итак, римский ребенок получил столь значимое для него имя. Каков же будет его путь в жизни, пока он не превратится в мужчину? Весьма возможно, таким же, как и в других цивилизованных странах, в которых большинство родителей любят своих детей, а те приносят в дом радость. Мальчики и девочки вплоть до школьного возраста пребывали под опекой женщин. Старая нянька Грации, взятая вместе с ней в дом Кальва, оставалась любимым наставником и тираном и для детей своей воспитанницы, которые зачастую одаривали ее «медом, орехами и сладкими пирожками». Но как только мальчики подрастали, их воспитание становилось делом их отцов. И даже самые высокопоставленные из них подвергались критике окружающих, если взваливали большую часть своих родительских функций на плечи платных наставников и рабов.

Эта отцовская дисциплина могла быть порой довольно суровой, но зато всегда успешной. Подростки должны были следовать за своими отцами почти повсюду, смотреть и слушать все происходившее в молчании, но потом задавать вопросы по существу. Таким образом, молодой Тит считался уже достаточно взрослым, чтобы сопровождать своего отца на сессии сената. На специальных скамьях около дверей сыновья сенаторов выслушивали порой длиннющие речи пафосных ораторов. Это происходило так часто, что, по их мнению, они уже настолько поднаторели в рутине государственного управления, что вполне могли бы поправить консула в том или ином вопросе. Тит и его товарищи уже играли в «двор претора» – когда один из них по очереди председательствовал в собрании, а остальные произносили речи в большой базилике. Подобно другим добрым старым обычаям, которые постепенно исчезали из жизни, уходило и это товарищество отцов и сыновей – один из самых ценных методов обучения детей в Риме.

Игрушки и домашние любимцы. У римских детей не было недостатка в игрушках. Они играли тем же, чем и все дети во все времена, за исключением сложных механических игрушек позднейших эпох. Малыши имели свои погремушки, мячики и тележки. Маленькая Юния играла с весьма похожими на настоящих людей куклами, сделанными из слоновой кости, воска и раскрашенной терракоты, некоторые из которых представляли собой шедевры, вышедшие из рук искусного греческого ремесленника. Она и ее братья очень любили качели и коняшки-качалки; но Тит со своим младшим братом Децимом все же предпочитали свою любимую раскрашенную «центурию» деревянных солдатиков – какими те прошли, почти не изменившись, сквозь столетия. Достигнув соответствующего возраста, они получили мастерски вырезанный из дерева набор букв – прекрасное пособие для изучения азбуки.

Конечно, они оставались детьми, и куда больше этой азбуки радовались подаркам на Новый год и дни рождения: ручным соловьям, говорящим попугаям и клеткам с черными дроздами, большим и маленьким собакам, довольно редким животным из Египта – восхитительным пушистым кошкам. Но когда дети сенатора уже немного подросли, то каждый из них получил в подарок по хорошо выезженному пони, мало для чего пригодному в Риме, но чудесному товарищу при выезде всей семьи на виллу.

Повзрослев, они получали скромные средства в качестве карманных денег – так родители пытались научить своих детей финансовой ответственности – копить средства, экономить свои сестерции и не залезать в долги. Считалось, что молодым членам семьи не пристало разбрасываться деньгами: так, Плиний Младший порицал своего друга за чрезвычайно жестокое «избиение своего сына, поскольку тот был слишком щедр при покупке лошадей и собак».

Изучение римскими детьми греческого языка. Еще до начала формального школьного обучения молодой Кальв, подобно другим детям высших римлян, начал важную часть своего обучения – изучение греческого языка. Афинская система образования не предполагала штудирования других языков, кроме родного, римская же была двуязычной.

Без знания греческого языка, что признавалось всеми, добрая половина (а то и больше) знаний и мудрости мира оставалась закрытой для человека. Не владея греческим, человек не только не мог считать себя культурной личностью, но и оказывался в невыгодном положении в любой из профессий и в большинстве сфер деловой жизни. Он не мог совершать коммерческих сделок со странами Леванта. Если он путешествовал где-нибудь к востоку от Адриатики, его вряд ли понимали где-нибудь, кроме окружения губернатора и военных лагерей. Даже в литературном латинском языке имелось громадное число заимствований из греческого; в основном терминов, относящихся к педагогике и предметам роскоши. Короче, без знания греческого языка исполненный амбиций римлянин мог преспокойно забыть о них.

Учащемуся не было, однако, никакой необходимости заботиться о знании какого бы то ни было третьего языка. Практически все левантинцы могли объясняться на ломаном греческом, пусть даже их акцент и резал бы слух жителю Аттики, а их родным языком был сирийский или коптский. Что касается испанцев, галлов и британцев, то, без сомнения, во время посещения их жалких сельских поселений переводчики были бы необходимы; но высшие классы