Какой-то казак в кубанке, с залитым кровью лицом лежал рядом с ним и безостановочно просил пить.

Казаки пришли в себя только возле пруда, затянутого зеленой ряской. Они жадно пили застоявшуюся, густую, пахнувшую тиной воду, черпая ее фуражками и кубанками, и из их глаз текли слезы. Никто не мог ничего с собой поделать. Старые казаки говорили, что так бывает всегда, когда в первый раз убьешь человека. Лица были в корке из пыли, пота, крови. На лошадях тоже была кровь.

Показалась группа всадников, впереди которой ехали командир дивизии полковник Миллеров и комиссар Борис Семенович Шипилов. Комиссар был очень возбужден. Поблескивали стекла очков в металлической оправе, в руке держал клинок, перепачканный засохшей кровью. Дрожа и захлебываясь, комиссар рассказывал о том, что только что зарубил семерых человек. Миллеров почти не слушал и смотрел влево вперед, в лесопосадку, где стояли танки, а у машин выстроились экипажи. Он был очень бледен, с осунувшимся худым лицом, глаза ввалились. Поравнявшись с танкистами, комдив остановил коня, спешился. Несколько мгновений он стоял под палящим солнцем, вытирая фуражкой серое от пыли лицо. Обметанные зноем губы вздрагивали.

Ткнув пальцем в сторону командира второго батальона, он скомандовал: «Майор, ко мне!»

Крепко сбитый крепыш в грязном промасленном комбинезоне сперва бегом, потом, четко печатая шаг, подскочил к Миллерову и взял под козырек: «Товарищ полковник… разрешите доложить… Я не смог…»

Миллеров его перебил: «Не смог?!. Ах ты!.. – Его лицо перекосилось. Трясущимися руками вырвал из кобуры пистолет и разрядил обойму в упор. Всем стало муторно. Экипажи с бледными лицами остались стоять навытяжку, но Миллеров проехал мимо, даже не взглянув в их сторону.

Никто даже в мыслях не осудил командира дивизии, законы войны суровы, и он поступил соответственно обстановке. Приказ танкистами не был выполнен, и кто-то должен был за это понести наказание. Был ли действительно виноват командир второго танкового батальона, или просто «попал под раздачу», этого никто не выяснял – на его месте мог быть любой.

Судьба распорядилась так, что за этот бой комбат-2 без суда и следствия получил в «награду» пулю в грудь и полное забвение, а командир первого танкового батальона капитан Березин – орден Красного Знамени на грудь.

Фамилию расстрелянного танкиста никто не запомнил. Да ее никто и не спрашивал. Много в те дни гибло красноармейцев, лейтенантов, капитанов, майоров. Всех разве упомнишь! Чьим-то родным написали в похоронке – «Погиб за Родину»! И за это спасибо. А кому-то – «Пропал без вести».

Примерно в то же самое время под Орлом обер-лейтенант Фридрих Хенфельд, командир самоходной артиллерийской батареи, по своей вине потерял три орудия, и они были захвачены советскими частями. Незадачливого офицера ждал приговор военного трибунала. Но командир 4-й дивизии генерал-майор Генрих Эбербах рассудил иначе. Он приказал офицеру отбить свои орудия. Обер-лейтенант был убит в бою через три дня, но умер героем.

Придя в себя, фашисты пустили на конницу танки. Взревели танковые моторы. Ощетинились взрывами стволы танковых пушек.

Осколком снаряда убило Бачира Бек-Оглы. Казак Мележиков на руках вынес из-под шквального огня тело своего политрука.

Когда до немецких танков оставалось всего 400 метров, командир конноартиллерийского дивизиона капитан Чекурда выкатил орудия из зарослей кукурузы.

– Орудия на прямую наводку. По танкам огонь!

Несколько машин вспыхнуло, остальные развернулись и, ведя стрельбу из орудий и пулеметов, пошли на батарею. Еще несколько танков вспыхнули факелами. Остальные через кукурузное поле двинулись назад и, забирая широким полукружием, вернулись в станицу. Пять немецких танков, воняя дымом и горелым мясом, остались стоять на поле. Рядом лежали тела убитых танкистов. На батарее перевязывали раненых.

Бой с танками – страшное дело. Обоюдно страшное.

Через полчаса, лязгая гусеницами и сотрясая землю, танки вновь пошли в атаку. Три раза Кущевская переходила из рук в руки. 216-я дивизия не оказала поддержки казакам. В итоге кавалерийский корпус отошел на исходные позиции. В ожесточенных августовских боях 1942 года и в результате Кущевской атаки казачьи части понесли тяжелые потери. Но эти смерти не были напрасными, атаки не были бессмысленными. 17-й кавалерийский корпус на четверо суток задержал наступление 17-й армии и отошел только по приказу командующего Северо-Кавказского фронта маршала Буденного.

За это время отступающие части Красной армии сумели привести себя в порядок, заняли новые оборонительные рубежи и вновь оказали сопротивление наступающему врагу.

За эти четверо суток Николай Байбаков, уполномоченный ГКО в Кавказском регионе, сумел уничтожить все нефтяные скважины и нефтеперерабатывающие предприятия. Вермахт не получил ни капли майкопской нефти.

* * *

9 августа 1942 года Красная армия оставила Краснодар и отошла на левый берег реки Кубани, в предгорье, к Горячему Ключу.

Полуторка, с прицепленной к кузову небольшой пушкой, пыля и скрипя тормозами, остановилась у переправы. Еще на ходу водитель выскочил из деревянной кабины, закричал от отчаяния. Прямо у него на глазах саперы взорвали переправу. До подхода немецких танков оставалось несколько минут.

Резко развернувшись, водитель дал газ, и машина рванула в сторону от переправы. Водитель выжимал из старого мотора все, что было можно. Машина с бешеной скоростью неслась по пыльной дороге.

Немецкая армия вошла на территорию Краснодарского края через северные станицы. Дойдя до Кущевской, немецкая колонны разделились. Одна вступила в бой, а другая колонна пошла прямиком на Шкуринскую и Канеловскую. На ее пути занял оборону спешно сформированный батальон, состоящий из добровольцев непризывного возраста, служивших в Красной армии еще во время Гражданской войны, и учеников 9 – 10 классов. Наспех переодетым в солдатское обмундирование, сыпанули им в пилотки по горсти патронов, дали одну винтовку на троих и послали в бой против немецких танков. Новобранцы просили оружие. Командир роты, из запаса, уже немолодой, высокий, сумрачный, молча вглядывался в их лица:

– Нету, хлопчики, нету, дорогие! Вот убьют кого, тогда и возьмете.

Обреченно махнул рукой и побежал командовать.

– Ну уж нет, – сказал себе Коля Протасов. – Я с голыми руками воевать не буду.

Выпросил у старшины гранату. Насколько мог заточил о подобранный где-то камень лезвие саперной лопаты. Проходящий мимо старшина долго смотрел на него, потом сказал:

– Вижу, сноровистый ты парень. Если не убьют, воевать хорошо будешь. Кто сноровке научил?

– Отец. Он еще в Гражданскую воевал.

– Понятно. Батька-то из казаков?

– Казак.

– Воюет?

– Воюет. Только где – не знаю. Ни одного письма.

– Ясно. Ладно, дам я тебе винтовку. Завалялась у меня одна. Пойдем со мной.