— «The Dorchester», сэр!

Стив едва заметно вздрогнул, мгновенно просыпаясь.

Монументальный швейцар в зеленой ливрее предупредительно распахнул дверцу машины.

Небольшая спортивная сумка чудным образом уже перекочевала на вместительную тележку.

— Это весь багаж, сэр? — Другой человек, также облаченный в респектабельное зеленое сукно, ни тоном, ни взглядом не выразил удивления.

Но удивился наверняка. Причем неприятно удивился.

Сюда принято заселяться с доброй дюжиной неподъемных сундуков от «Louis Vuitton». Перебьются.

— Это все, — Да, сэр. У стойки рецепции он взял реванш.

Просто представиться — все, что для этого требовалось

— Добрый вечер. Я — Стивен Мур.

Неподвижная верхняя губа немедленно сдвинулась с места.

Дежурная любезность уступила место почти искреннему восторгу:

— О, сэр! Лорд Джулиан ожидает в «Promenade». Ключ от номера я принесу через несколько минут, если не возражаете.

Он не возражал.

Помпезный «Promenade» — мраморный холл отеля благоухал смесью сигарного дыма, изысканных парфюмерных и алкогольных ароматов.

«Классический запах праздной роскоши», — мрачно констатировал озябший спросонок Стив.

Взгляд его между тем скользил по уютным диванам и глубоким креслам, приютившим в своих гобеленовых недрах разряженную в пух и прах публику — декольтированные платья дам и строгие смокинги джентльменов органично сочетались с экзотическими хламидами арабских шейхов и яркими сари знатных индийских матрон. Кое-где, впрочем, наблюдались и демократичные джинсы вкупе со скромным твидом или эпатирующей кожей.

«Времена все же меняются: дрогнул бастион безупречных манер и незыблемых правил», — подумал Стивен и в этот момент увидел Энтони Джулиана.

Разумеется, в смокинге.

И не одного.

Невысокая хрупкая блондинка расположилась рядом с ним на диване, достаточно близко, чтобы исключить предположение о случайном соседстве. Однако ж оно упорно напрашивалось, ибо дама облачена была именно в джинсы и черный кожаный пиджак.

Это было довольно странное и даже удивительное соседство, и Стив собрался было удивиться по-настоящему.

Но не успел.

Завидев его издали, Тони приветственно поднял руку, а женщина обернулась.

— Боже праведный, Полли, что вы сделали со своими чудными кудрями?

— Ничего особенного — просто остригла.

— Но зачем?!

— Всегда знал, что мы мыслим одинаково, старина. Представь себе, я начал с того же… Однако утраченного не воротишь. Итак, я пригласил вас…

— …господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие…

— Именно так. Но откуда, черт возьми?.. Нет… Похоже, он в своем репертуаре, Полли? Опять что-то цитирует?

— Разумеется. Причем, как водится, из нашей классики. Это Гоголь, Энтони. Николай Васильевич Гоголь. Великий русский писатель.

— Что он писал?

— О! Все. Драмы. Комедии. Сатиру. Даже мистику.

— Мистику? Это кстати.

— Очередной перл от Нострадамуса?

— Нет. На сей раз все гораздо серьезнее.

— В таком случае, полагаю, мы переместимся в более подобающее место.

— Я предлагаю подняться в твой номер, ужин можно заказать туда же. Вы не против, Полли?

— Я — нет. Но если мы направляемся в гости к Стиву, то, может быть, следует прежде спросить его?

— Какие, право же, пустяки приходят иногда в вашу умную головку, Полли! Если лорд Джулиан будит меня среди ночи, не утруждая себя объяснениями, выдергивает из Москвы в Лондон, где — на собственный вкус, заметьте! — выбирает отель и бронирует номер, то почему бы ему в конечном итоге не распорядиться этим номером по собственному усмотрению?

— Ты в претензии, старина? Мы можем отправиться ко мне, но если ты помнишь, дорога в Глостершир…

— Помню — как же! Никак не менее полутора часов. Нет уж, увольте. К тому же в вашем милом доме, насколько я помню, водятся привидения…

— Привидения…

Подвижное лицо лорда Джулиана на мгновение застыло.

Взгляд потемнел и наполнился тоскливой тревогой.

Спутники, однако, ничего не заметили.

Оживленно беседуя, Полина и Стив направлялись к лифтам.

Глядя на них, Энтони Джулиан неожиданно почувствовал легкий укол зависти: эти двое еще могли беззаботно шутить, искренне радуясь неожиданной встрече.

Он — уже нет.

Дорогой друг!

Когда это письмо попадет в твои руки, меня уже не будет.

Собственно, если это письмо попало в твои руки, все уже произошло: мы пребываем в разных мирах.

Безумно пошлыми казались всегда эти слова, придуманные словно специально для дешевых романов…

Но вот ведь как неожиданно распорядилась судьба!

Пишу их собственной рукой, находясь — пока еще — в трезвом уме и ясной памяти, и слезы застилают глаза.

Искренние, горькие слезы тоски, бессилия и… страха.

Как странно сейчас писать все это!

Про страх, который обуревает меня и гложет душу, — всю жизнь, сколько помню себя, всегда предпринимал неимоверные усилия, дабы скрыть свои страхи — а их было немало: Скрыть ото всех и даже самому себе не сметь в них при знаться.

И вот теперь пишу, открыто доверяя бумаге — хранилищу не слишком надежному — признание в том, что боюсь. Боюсь так сильно, как никогда за все прожитые годы.

И мне не стыдно.

Напротив — я хочу, чтобы это признание было услышано.

Тем более что вынужден теперь всерьез и, пожалуй, бессовестно злоупотребить нашей дружбой по поводу гораздо более серьезному и ужасному, нежели все мои страхи и душевные томления, вместе взятые.

Дорогой Энтони, в том кругу, к которому мы с тобой имеем честь — или, напротив, несчастье? — принадлежать, не принято посвящать посторонних, пусть и близких друзей, в семейные тайны.

Тем более не принято возлагать на чужие, пусть и очень надежные, плечи фамильные проблемы.

И какие проблемы!

Но такова, очевидно, воля Божья, что в этот страшный час во всем мире нет человека ближе, чем ты, дорогой друг. Притом — человека чести, в том старомодном, забытом ныне — но не мной! — смысле, который вкладывали в это понятие наши предки.