— Да, так, — согласился Дворник.

— Стало быть, в Лондоне я не кривил с вами душой.

— Еще раз сожалею, что не понял этого раньше.

— Подумайте, пан профессор, все могло произойти в мае, тогда удалось бы избежать многих моральных потерь. Неужели ваша совесть не подтачивается мыслью, что ваше непонимание принесло столько бед? Не скрою — для меня и личных неприятностей. Мою точку зрения поддерживал даже такой большой друг вашей страны, как мистер Черчилль, ведь я передал вам запись его беседы с господином Генлейном…

— Не говорите мне о Генлейне. Мне это неприятно. И не забывайте, не я президент страны. Хотя, должен вам сказать, все, что мог, я сделал.

«Молодец старик! — похвалил про себя Дорн профессора. — Как элегантно дал понять тем, что мы с ним сотрудничали всерьез», — и спросил:

— Надеюсь, вы не упоминали моего имени?

— Конечно. Это противоречило бы моей миссии, — ответил Дворник. — Что бы сказал президент, если бы узнал, что я общался с агентурой.

— Надеюсь, фрекен Ловитц тоже не упоминалась?

— Я даже не знал, что вы с ней знакомы…

— Она мой работник, управляет моей фабрикой в Швеции.

Фриц Дост при этих словах отвел глаза от динамика и посмотрел на Хайнихеля. Он человек зависимый и выполняет чей-то приказ, а Коленчук? Дост зло глянул на оуновца. Как рассказывал Тюммель, его вытащили из пульмановского вагона, ехал на Мукачево, доставили сюда, прямо на очную ставку. Он еще более зависим, стало быть?

«Со всеми разберусь, — зло решил Дост. — Я не прощу этой гниде Коленчуку, как в угоду абверу он в Париже водил меня за нос. Он ответит мне, под чью музыку танцует».

— Ну, господин Коленчук, вы и сейчас скажете, как тогда в Париже, в вашем заплесневелом замке, что не видели, не слышали, понятия не имеете, кто такой Дорн?!

— Тише, господа… — шепотом остановил Доста Тюммель.

Дост бросил на него такой взгляд, что Тюммель только ниже склонился над магнитофонной катушкой.

— Клянусь честью, — быстро заговорил Коленчук, — я не знал, что господин Дорн именно тот господин Дорн… — А уж что господин Дорн такой высокий господин… Мне ведь что сказали…

От внимания Доста не ускользнуло, какой настороженный взгляд бросил на Коленчука Хайнихель.

— Кто сказал? — спросил Дост.

Хайнихель не дал Коленчуку ответить:

— Послушайте, Фриц, вместо того чтобы радоваться, как благополучно заканчивается для вашего друга Дорна эта передряга, вы готовы чуть ли не учинить следствие над этим, — Хайнихель презрительно поморщился, — перестаравшимся человеком. Давайте посмотрим на дело разумно, без лишних эмоций. Кто-то ошибочно указал людям Коленчука на Дорна. Дорн, как опытный работник, не назвал себя. Так было, Коленчук?

— Так точно!

— Так что если предъявлять Коленчуку претензии, то в части не слишком вежливого обращения с офицером рейха, — заключил Хайнихель, в который раз благодаря небеса за то, что эта скользкая история заканчивается. Какой же Лей подонок! Так сыграть на его чувствах! Да если бы действительно там было что-то такое… насчет Шушнига, насчет газет… сейчас профессор обязательно хотя бы намеком поблагодарил Дорна за судьбу своего бывшего ученика и бывшего австрийского канцлера. А они болтают о том о сем, что и слушать, в общем, необязательно. И Хайнихель хотел теперь только одного — чтобы его в этой истории сочли нейтральным участником.

— Мы его лечили, мы обходились с ним по-человечески. У меня не было личных претензий к господину Дорну, клянусь могилой отца и матери!

— Это что? — опять вскипел Дост. — После твоих лап, сволочь, пришлось лечить Дорна?! А ты еще смеешь претензий не иметь?!

— Да тише, господа, — опять недовольно прошипел Тюммель. — Мешаете работать.

— Ни единым мизинцем, — Коленчук истово опустился на колени, — ни единым…

— В гестапо разберутся, — брезгливо бросил Дост.

Мысль о гестапо, куда по милости Доста может попасть Коленчук, обожгла Хайнихеля. Нет, нельзя допустить, чтобы бывший штурмовик, рэмовский мясник… «В гестапо Коленчук скажет и то, что было, и чего никогда не было, — сообразил Хайнихель. — Мне стоит чуть-чуть подвысунуть Лея. Он шишка, ему легче выпутаться, чем мне».

— Успокойтесь, Фриц, — опять умиротворяюще проговорил Хайнихель. — В Дюнкерке брали человека по приметам. Главное, наш товарищ чист и снова с нами. Уверен, штандартенфюрер Лей будет доволен, крайне доволен исходом дела.

— Ах, штандартенфюрер Лей будет счастлив? — воскликнул Дост, он тут же сопоставил факты. Лей говорил о необходимости подключить к работе абвер. А потом Дост сидел в Червоном Градеке, вынужденно бездействуя до тех пор, пока как снег на голову не свалился Хайнихель — офицер абвера. И вообще Лей всю жизнь ждет, когда споткнется Роберт. С тех пор, как в тридцать четвертом возмечтал выслужиться за счет Дорна.

Хайнихель, однако, тоже не спешил помогать! Даже не знал, что Дорн у Тюммеля, но, скорее всего, он откровенно водил за нос, как и гнида Коленчук. «Почему они стремились нейтрализовать меня? — спрашивал себя Дост. — Чтобы подыграть Лею? Если бы не случайность с загадочным чешским офицером, кто знает, что сталось бы с бедолагой Робертом. Они бы все прокрутили без меня. А потом и Гизевиуса сбили бы с толку».

— …Наконец, пленка, которую я передал вам, должна была до конца убедить вас в самых благонамеренных… — донесся из динамика голос Дорна.

Вдруг раздался близкий одиночный выстрел.

Бледный, с перепуганным лицом в комнату влетел человек Коленчука:

— Там… Чешский патруль… Я уведу их…

Дост кинулся к лестнице. Спустился этажом ниже, рванул дверь Дворника, она оказалась заперта, звонил до тех пор, пока не клацнули замки. Оттолкнул оторопевшего профессора и ворвался в квартиру.

— Бежим, Роберт! — схватил Дорна за плечи, развернул и потащил к дверям.

Они пробежали через помещение, где только что прослушивался разговор Дорна и Дворника. Дост невольно отметил, что уже нет ни Хайнихеля, ни Тюммеля, ни Коленчука, ни магнитофона. Из этой комнаты был прямой выход на черную лестницу, что вела в глухой двор — выйти из него можно лишь через полуподвальную галерею.

Они слышали выстрелы, оклики патруля, топот сапог. Потом все стихло.

Дорн вздохнул с облегчением — все как задумано. Фернандес привлек внимание патруля, потом увел патруль и ушел сам.

— Сейчас передохнем, — Дост по-своему понял вздох Дорна. Затащил его в крытую галерею, уставленную вилами, метлами, бочками с преющей листвой, большими черными уличными жаровнями для каштанов…

В квартире, откуда по предположению поручика Стрегоды, начальника патруля, был открыт огонь, сидел старик, имеющий документы на имя профессора теологии Карлова университета Феликса Дворника.