Крик прекратился. Я подняла глаза и увидела, что ребенок уютно устроился на руках у матери, которая покрывала его лицо поцелуями. Из моей груди вырвался вздох. У меня отлегло от сердца.

* * *

Когда вернулся Рэймонд, я заплатила за ланч, поскольку в прошлый раз меня угощал он. Я начала постигать концепцию чередующихся выплат. Однако он настоял на том, чтобы оставить чаевые. Пять фунтов! Официант просто донес еду от кухни до нашего стола, и эта нехитрая работа и так уже оплачивается владельцем кафе. Рэймонд вел себя безрассудно и расточительно – не удивительно, что он не может позволить себе нормальную обувь и утюг.

Мы неторопливо зашагали обратно к офису, и Рэймонд в подробностях изложил мне какую-то проблему с компьютерным сервером, которую ему предстояло решить. Я ничего не поняла, но меня это не особенно волновало. В вестибюле Рэймонд направился к лестнице, ведущей в его отдел.

– Скоро увидимся, – сказал он, – всего хорошего.

Его слова звучали не как пустая формула вежливости: он как будто действительно собирался вскоре со мной увидеться и по-настоящему желал мне всего хорошего. В груди разлилось тепло – приятное, искристое чувство, чем-то напоминающее глоток горячего чая холодным утром.

– Тебе тоже всего хорошего, Рэймонд, – искренне ответила я.

В тот вечер я собиралась расслабиться с чашкой мясного бульона «Боврил» и послушать по радио очень интересную передачу о южноафриканской политике, предварительно просмотрев в Интернете страницы Джонни Ломонда. В «Твиттере» он разместил бессвязный пост о персонаже какого-то телесериала, а в «Фейсбуке» – фотографию ботинок, которые ему хотелось приобрести. Так что в плане новостей день выдался непримечательный. Услышать в понедельник голос мамочки было неожиданным и далеко не приятным сюрпризом.

– Элеанор, дорогуша. Я понимаю, время для разговора сегодня неурочное, но я думала о тебе. Просто хотела услышать тебя, узнать, как ты, все такое.

Я молчала, шокированная ее незапланированным вторжением в мой вечер.

– Ну? – сказала она. – Я жду, дорогуша…

Я откашлялась.

– Со мной… я в порядке, мамочка. Ты думала обо мне?

Это что-то новое.

– Ну да… Хочу сказать тебе две вещи. Во-первых, не хочешь ли ты, чтобы я тебе посодействовала в твоем проекте? Там, где я нахожусь, мои возможности весьма ограничены, но при желании я вполне могла бы… задействовать кое-какие связи, что ли. Может, я даже смогу организовать коротенькую встречу – забегу и помогу тебе немного? Да, это кажется невозможным, но как знать. Ведь человеку под силу даже горы свернуть.

– Нет, мамочка, нет, нет, нет… – поспешно забормотала я. Услышав, как она втягивает носом воздух, я напряглась и выстроила слова в нужном порядке: – То есть, большое тебе спасибо за предложение, но, полагаю, мне придется его отклонить.

Она со свистом выпустила воздух из легких.

– Можно узнать почему? – ее голос звучал несколько недовольно.

– Просто… Я правда думаю, что у меня все под контролем, – ответила я. – Полагаю, будет лучше, если ты… воздержишься. Я не уверена, что на данном этапе ты можешь мне чем-то помочь.

– Ну ладно, дорогуша… если ты так уверена. Но тебе ведь известно, что я умею действовать очень эффективно? В то время как ты, говоря откровенно, порой ведешь себя как неуклюжая идиотка.

Я вздохнула, стараясь не издать при этом ни звука.

– Кроме того, – продолжала она, – меня все больше охватывает нетерпение. Необходимо, знаешь ли, двигаться вперед. Побольше активности, Элеанор, – вот что сейчас нужно, дорогуша.

Ее голос звучал немного спокойнее.

– Да, мамочка. Да, ты, конечно, совершенно права.

Действительно, мой интерес к музыканту и соответствующие действия были подавлены более животрепещущими проблемами и событиями последней пары недель. Слишком много других дел – Рэймонд, новая работа, Самми с его семьей… Мамочка была права.

– Я попытаюсь немного ускорить события, – сказала я.

Я надеялась, что такой ответ ее умиротворит. Она стала прощаться.

– Ой, мамочка, подожди секунду. Ты же сказала, что хочешь сообщить две вещи – какая вторая?

– И правда, – ответила она, и я услышала, как из ее рта вырвалась презрительная струя табачного дыма. – Я лишь хотела сказать, что ты совершенно бесполезная трата человеческого материала. Вот и все. Ладно, дорогуша, пока! – сказала она, сияющая и острая, как нож.

Тишина.

В среду вечером мамочка, как обычно, вышла на связь, поэтому интервал между сеансами нашего общения оказался совсем коротким.

– Приветики! – сказала она. – Это опять я! Ну, что нового ты можешь рассказать мамочке?

Поскольку после понедельника ничего примечательного не произошло, я рассказала ей о вечеринке в честь дня рождения Кита.

– Да ты, Элеанор, в последнее время прямо настоящая светская львица? – спросила она неприятно приторным голосом.

Я ничего не ответила: обычно так было безопаснее всего.

– Во что ты была одета? Не сомневаюсь, ты выглядела совершенно нелепо. Дочь моя, во имя всего святого, заклинаю тебя: скажи, что ты не пыталась танцевать.

Мое напряженное молчание подсказало ей ответ.

– О боже, – вздохнула она, – танцы предназначены для красивых людей, Элеанор. Только представлю, как ты ворочаешься на танцполе, будто морж…

Она долго громко смеялась.

– Ах, спасибо тебе, дорогуша, огромное тебе спасибо. Хорошее настроение на весь вечер обеспечено! – Потом опять засмеялась. – Танцующая Элеанор!

– Как твои дела, мамочка? – тихо спросила я.

– Отлично, дорогуша, просто отлично. Сегодня у нас вечер чили – как всегда, огромное удовольствие. Потом будем смотреть кино. Чудно!

Она говорила беззаботным, веселым тоном, в котором я распознала граничащие с истерикой нотки.

– Мамочка, а меня повысили в должности, – в своем голосе я не смогла скрыть легкой вспышки гордости.

Она фыркнула.

– Повысили в должности! Как невероятно впечатляюще! И что это означает – лишние пять фунтов в неделю?

Я ничего не ответила.

– Тем не менее, дорогуша, – голос ее сочился покровительственной сладостью, – все равно это здорово. Нет, правда, ты молодец.