Михля увидела погрустневшее Гнесино лицо и пожалела ее.

— Может быть, ты видела… Шикеле? — спросила она осторожно.

— Видела, — ответила за сестру Генка.

— Почему же он не заходит к нам? — опять спросила Михля.

— Может быть, сегодня зайдет, — ответила Генка.

У тети Михли в глазах вспыхнула надежда:

— Если бы Бог захотел… Ах, если бы только Бог захотел!.. А то ведь такая беда… и подумать страшно…

И, обратившись к Гнесе, она с затаенным утешением произнесла:

— Раз так, что же ты сидишь, доченька? Надо на стол накрыть…

На этих словах открывается дверь и входит Шикеле собственной персоной. Он в своем городском пальто, исполнен скромного спокойствия и выглядит так, словно только вчера покинул дядин дом и его никогда не гнали взашей из Зяминой сукки.

— Доброй недели, тетя Михля! Доброй недели, Гнеся, доброй недели, Генка!.. А где же дядя?

Услышав троекратное «Доброй недели!» и воодушевленные ответы Михли, дядя Зяма сразу выбежал из комнаты, держа в руках порванный вексель.

— Это ты, Шикеле? — воскликнул он. — Коли так… здравствуй. Рад тебя видеть в моем доме… Садись, садись! Михля, вели поставить самовар!

Все расселись, но дядя Зяма все еще продолжал вытаскивать из внутреннего кармана пиджака разные бумажки. Вексель, еще один вексель, письмо, Гнесин брачный контракт, только что полученную телеграмму… Зяма подровнял пачку бумаг, вложил в нее вынесенный из спальни рваный вексель. Одна лишь тетя Михля знала, что это вексель Мейлехке Пика, который тот когда-то подделал, чтобы обманом получить деньги… Дядя Зяма сложил всю пачку в кожаный бумажник и в задумчивости присел.

— Хорошо, что ты пришел! — вдруг обращается он к Шикеле. — Я завтра, еще до полудня, уезжаю в Киев. А ты ведь едешь к отцу?

— Я? — растерянно переспрашивает Шикеле. И поправляет пенсне на носу. — Может быть… может быть, я еще останусь тут на день-другой.

— А? — говорит Зяма и опять задумывается.

И вдруг со злостью лупит ладонью по бумажнику, будто прихлопывает надоедливую муху.

— Мы же свои люди! — рычит Зяма. — Теперь он в моих руках, этот паршивец!

Шикеле делает вид, будто не понимает, кто имеется в виду.

— Сиди, сиди! — Зяма снова обращается к Шикеле, хотя тот не трогается с места. — С Божьей помощью!.. Теперь я от него избавлюсь…

— Зяма! — восклицает тетя Михля. — Перестань же, давай потом!

Но дядя Зяма, не отвечая жене, вновь мягко обращается к племяннику:

— Послушай, о чем я хочу попросить тебя, Шикеле. Раз уж ты здесь, побудь еще несколько дней, пока я вернусь… Обещаешь?

Шикеле и Гнеся переглядываются. Бледнеют. Тетя Михля и Генка отводят глаза.

В узких и тусклых глазах дяди Зямы вспыхивает радость и освещает его исхудавшее лицо. Давно уже Михля не видела на лице мужа такой радости. Но сам дядя Зяма, чтобы скрыть свою радость, внезапно встает и нарочито громко кричит:

— В конце-то концов, Михля, где угощение? Генка, пойди, посмотри, что там с самоваром? Почему не подают? Гнесинька, что ты сидишь?

1.

И дядя Зяма, и тетя Михля, и обе дочки понапрасну ломали голову над телеграммой Мейлехке Пика: что еще за три вагона собак? И почему это их одаренного зятька посадили в каталажку? На самом деле все было очень просто…

Это случилось после того, как Мейлехке Пик уже растратил большую часть денег, вырученных за украшения своей жены, взятые им «ненадолго», только пока он не провернет «определенные» дела… Но из этих «определенных» дел, как обычно, вышел пшик. И Мейлехке опять остался при своей тросточке и при своем хорошем почерке.

Однажды он болтался по киевским улицам с «определенным» человеком… К чему скрывать? Этим «определенным» человеком был не кто иной, как мелкий маклер Носн Кац, тот самый Носн Кац, благодаря которому и сам Мейлехке Пик, и его отец Меер Пик не единожды садились в лужу. Несмотря на это, и отец, и сын ему доверяли, буквально были от него без ума. Уж такая голова и такой язычок у этого Носна Каца! Пусть все вокруг него тонет, он всегда выйдет сухим из воды с папироской в зубах…

И вот болтаются они по улицам, маклер и зятек-бездельник, и встречают чернявого молодого человека с собакой на цепи — рожа разбойничья, бородка подстрижена. Здоровается Носн Кац с этим чернявым молодым человеком и идет себе дальше. Удивляется Мейлехке Пик. Лицо этого собаковода ему кажется знакомо. Но с чего вдруг еврей возится с собакой?[234]И что общего у Носна Каца с этим типом?

Поднимает Носн Кац свою тросточку и указывает ею, как пальцем, Мейлехке Пику на того человека:

— Вы его совсем не узнаёте, Мейлех Меерович? Нет? Это же Береле-черт… Он из Шклова! Теперь вспомнили? Там, в местечке, он был отбросом общества, мошенником, бездельником. Но он совсем не дурак. Приехал в Киев без права жительства[235], оборванец оборванцем. А теперь зарабатывает здесь свои двадцать-тридцать рублей в день. И угадайте, на чем? На собаках! Да, без шуток — на собаках. Не хитрая вроде механика, а додумался только этот мошенник. В деревнях вокруг Киева собаки есть? Есть. Ну а помещики ищут собак? Еще как ищут. Так вот он, Береле-черт, купит в деревне собаку за целковый, вымоет ее, подкормит, повяжет на шею красную ленточку и продает с немалой прибылью. А для гоя, если ему собака понравится, и четвертная — не деньги…

Не успевает Носн Кац закончить, как Мейлехке Пик — хлоп себя по лбу:

— Что же, реб Носн, вы раньше молчали?

Таращит Носн Кац на Мейлехке мутные глаза:

— Что за муха вас укусила, Мейлех Меерович?

— Кроме шуток! — кричит Мейлехке Пик, аж раскраснелся весь. — Если такой тип, как Береле-черт, может зарабатывать двадцать пять рублей в день, значит, мы сможем заработать сто! И почему не двести? Не триста? Почему бы сразу не разбогатеть?

Носн Кац искоса глянул на своего спутника. Кто его знает, может, тот от своей большой одаренности совсем с ума сошел?

— Как вы это себе представляете, Мейлех Меерович? — переспросил он Мейлехке со своей маклерской скользкой улыбочкой. — Что же, по-вашему, я на старости лет начну собаками торговать, что ли? Таскаться по Крещатику с собакой на цепи? Или, может быть, по всему Киеву сразу?

— Почему именно вы? — разгорячился Мейлехке Пик. — Почему не мы оба? И что значит «собак таскать»? Это дело для таких, как Береле-черт… чтоб ему всю жизнь собак таскать! Это розница, это для мелких лавочников. А мы возьмем гуртом, оптом! Сразу несколько вагонов…