Толстой встряхнул цыгана и спросил единственно важное:

- Где Елена?!

Вместо ответа Аким заплакал навзрыд.

- Елена! Елена где?! – с окаменевшим от горя лицом процедил Толстой. – Убили?

От этого короткого слова – «Убили?» – Максима бросило в холод. - Убили? Убили?

- Най! – покачал головой цыган. – Инкэ наймишто, рай! Еще хуже, барин! Сгинула Еленик! Камнем пропэдисавив андо пай баро!

Граф хотел задать еще несколько вопросов, но тут Аким что-то вспомнил и вскочил.

- Лада Вайда! Лада! Сундук, баре! – захрипел цыган и, шатаясь, поплёлся к повозке знахаря. Мимо тела старика он прошел равнодушно, словно не замечая. Разбирая вещи в кибитке, нудно принялся причитать: «Лада! Лада! Лада Вайда!»

- Не это ли ищешь, любезный? – окликнул его Американец и указал на старый сундук с оторванной крышкой, валяющийся поодаль.

- Драгэ Девла![128] – прошептал Аким и стек по борту телеги на землю. – Драгэ Девла!

Курволяйнен и Коренной стояли у лошадей с оружием наизготовку. Две пары глаз внимательно оглядывали лес, ожидая нападения в любую минуту. Посмотрев на них, стряхнул оцепенение и Максим.

- В погоню, граф! – сказал он ровно. – Брось этого несчастного, какой от него прок? Польские друзья должны умереть сегодня! А она…, она не должна узнать неволи. Иначе на кой ляд сдалась наша любовь! Вперед!

- Погоди, Максимус! – остановил друга Американец. – Вождь, хоть и лишившийся ума – единственный свидетель всего, что тут случилось. Быть может, мы не знаем чего-то важного! Чего-то, что сможет изменить не только наши планы, но и жизни! Мы даже не ведаем, в какую сторону ускакали враги. Где прикажешь искать?

Максим нетерпеливо пожал плечами: «Вчера граф тоже удерживал, вон, что из этого вышло!». Тем не менее, вслух говорить ничего не стал, ибо не видел смысла усугублять и без того сильную боль товарища. Американец же продолжил допрашивать Акима. Тот постепенно приходил в себя. И, по мере этого, начинал членораздельно говорить.

Цыгане собирались добраться до русских биваков ещё засветло. Но у одной из кибиток сломалась ось. С починкой пришлось изрядно повозиться – закончили лишь при свете факелов. И, как только продолжили путь, произошло нападение.

- Как они выглядели, баро? – Допытывался граф.

Аким закрыл глаза и кивнул:

- Насулимос[129]! Орден! Вы с ними уже встречались.

- А старого Мруза кто зарубил? Ты видел? – задал вопрос Крыжановский.

- Мартя! Смерть! Бледный такой. Они его зовут – генераль.

Максиму вспомнился уланский полковник, ушедший от пули у смолокурни. «Вот, значит, кто на самом деле таинственный генерал-поляк. А вовсе не Понятовский».

- Да, Максимус, выходит мы тогда, в Москве, обмишурились. Взяли неверный след и гонялись не за тем человеком, – подтвердил догадку Толстой. – Вот так дуэль у нас вышла!

- Теперь-то уж не ошибёмся! – сквозь зубы процедил полковник. – В какую сторону они направились? Говори, цыган!

Но Аким не ответил, а лишь схватился за окровавленную голову и горестно застонал.

- Ты сам-то как выжил, вождь? – с несвойственной теплотой в голосе спросил Толстой.

Виорел Аким стянул шапку-кэчулу и показал металлическую подкладку.

- Мартя бил крепко, но про это не знал.

- Вот черт хитрый! – восхитился граф. – Стало быть, кровь не от клинка, а от своей же железной шапки.

«Что же у этого Марти за удар? – на краткий миг Максим испытал нечто вроде неуверенности. Вспомнились слова из сна: ваш рыцарь бит, жрица, никак ему против смерти не устоять! Ну, это мы ещё посмотрим, баро ведь устоял!» – Максим решительно повёл плечами и сказал:

- Видать, Бог тебя полюбил, цыган! Раз ты в дорогу эту шапку напялил!

Вождь покачал раненой головой и скривился от боли.

- Вайда Мруз сказал мне: «Надень шапку! Холодно!»

- Мда… – протянул Толстой пораженно. Не соврал, старик. Неужели, и правда будущее прозревал? А чего ж себя не спас?

Вопросы Толстого ни к кому не обращались, на них никто и не ответил.

- Что в сундуке было? – спросил Крыжановский.

Глядя мутным, страдальческим взором перед собой, Аким ответил:

- Буфари вунжиря! – и поправился. – Великая цыганская Книга!

Полковник вздохнул и обернулся к графу.

- А я-то решил, что Pechbrennereifall[130] на время остановит людей Ордена! Ох, болван я, болван! С чего бы им, гнавшим цыган столько времени, взять и оставить затею, потеряв один отряд! Да у них этих отрядов, небось, как грязи…

- Не скажи, Максимус, – прервал Толстой. – Посвященных не может быть много! Тогда пропадет сам смысл избранничества!

- Однако в отряд не обязательно набирать первостатейных «эзотериков» – нужны лишь послушные исполнители!

- Тоже верно… – согласился Американец – Кроме того, ведь мы лишь теперь знаем наверняка, что это именно Орден охотился на цыган! Проклятый старик отнекивался до последнего! Как мы могли помочь?!

- Мы могли помочь! – убежденно сказал Крыжановский. – Мы могли охранить Елену!

Прислушивавшийся к разговору цыган после этих слов взвыл и рухнул в пыль.

- Прекрати, вождь! Прошу тебя! Обойдемся без твоего и моего скоморошества, – прикрикнул Толстой.

Но Виорел Аким не слушал, громко всхлипывал и сопел.

Внезапно почти обезглавленное тело Леха Мруза вздрогнуло, медленно приподнялось и село в луже крови. К ужасу присутствующих, рот старика отчётливо произнёс:

- Подойдите ближе, мне тяжело говорить!

14 (26) октября 1812 г.

Разгромленный цыганский табор.

Никто не двинулся с места.

- Подойдите, мне многое нужно сказать, а силы уж на исходе! – повторил Лех Мруз.

Напряжением воли, Фёдор первым сумел преодолеть оцепенение и сделать несколько шагов по направлению к ожившему мертвецу. За графом последовали остальные.

- Не знаю, какая сила удерживает тебя на краю могилы, старик. Но, похоже, ты решил выполнить данное нам обещание. Надеюсь, хоть теперь не станешь темнить и, наконец скажешь, чёрт возьми, из-за чего проклятый Орден учинил сие бедствие? – широким жестом Толстой обвёл разорённый табор.