Знает ли про нас Грегори? (Говорил ли он что-нибудь?) Думаю, нет. Думаю, у него сейчас другое на уме. Конечно, его защищает природное самомнение, но теперь появилось кое-что новое, и я наверняка знаю, что именно. Он выглядит испуганным (поглядите на него! Он выглядит испуганным). Он выглядит так, будто сам воздух может в ярости ринуться на него… Когда мы были детьми, это я всегда был напуганным, это меня всегда мудохали в школе, это меня всегда колотили городские, это мне задавали взбучку садовые сторожа, это я всегда плакал из-за всякой чепухи, всегда дрожал от страха. Грегори в детстве вообще почти не плакал — разве что при виде чужого горя (что правда, то правда). Теперь он расхаживает с трепетной улыбкой на дрожащих губах, как человек, которого переполняют эмоции. Он действительно испуган.

Думаю, в конечном счете мне не стоит вмешиваться в его дела. Нечто делает это вместо меня. Кажется, все идет словно по некоему плану.

— Привет. Заходи, Терри.

— …Куда?

Я стоял на широкой подъездной дорожке перед домом мистера Стэнли Телятко в Фулеме — красновато-коричневым викторианским особняком на три этажа, к которому лепились, блестя стеклом, современные пристройки. Телятко обращался ко мне через поднятое окно одной из этих славных маленьких добавок. Она напоминала овальную комнату для завтрака с розовыми стульями и разномастными пуфами. Его крупное белое лицо ничего не выражало.

— Через навесы для машин.

О, да у вас не один навес для машин, подумал я, успев заприметить три автомобиля в гравийных колеях — тяжелый «форд-гранада», микроавтобус и «остин-мини».

— Через какой именно? — спросил я.

— Навес только один, — важно ответил Телятко. — «Гранаду» я держу на дороге. Навес — для малюток. Вход сбоку.

Малолитражек, значит, тоже несколько…

— О'кей, — сказал я, слишком поздно догадавшись, что склонность Телятко к множественному числу была всего лишь вопиющим результатом фонетических искажений, к которым он прибегал намепенно, дабы подчеркнуть свою крутизну (несомненно лет десять назад произношение у него было другим. Но лет десять назад у него не было ни «навесов», ни «малюток»). Предположительно отсюда же шло и его раскатистое «р» («Пр-р-р-ивет»), которое вместе с дурным запахом изо рта должно было тем более решительно подчеркнуть существующие между нами дружеские отношения.

Я зашел сбоку — голова Телятко проворно скрылась в окне — между столбами автомобильного навеса и оказался в открытом вестибюле, где со стенных крючков свисало множество плащей, накидок и велосипедных пончо, будто строй ссохшихся заключенных в далеком северном лагере. Куча ампутированных ног — разбросанные резиновые сапоги — валялась на мощенном плиткой полу. Стеклянная стена отъехала в сторону: Телятко повернул в широкий коридор, который мгновенно раздался просторной двухуровневой гостиной — пухлые белые ковры, как снег на мху, лежали перед диванами, длинными, словно ряды в кинотеатре, камин был размером с задний вход Версальского дворца, за плавно изогнутой барной стойкой высились стеллажи, уставленные бутылками.

— Скотч? — спросил Телятко. — Вот мои запасы. Выбирай сам… Если, конечно, ты не предпочитаешь это сладкое дерьмо, — добавил он, презрительным жестом указывая на бутылки с «Парфе Амур» и мятно-шоколадным ликером, выстроившиеся вокруг него. — Моя жена пьет всякое сладкое дерьмище. Перед ланчем. Это надо видеть.

— Ну и хоромы у вас, — сказал я.

Телятко взял позолоченный нож для разрезания бумаги и, зайдя за стойку, вонзил его в одну из четырех коробок с надписью «виски».

— О боже. Вы что, оптом покупаете?

— Можно сказать и так, — учтиво откликнулся Телятко. — Что за дом без водки и виски. Тут у меня четыре коробки виски, четыре водки, четыре джина, четыре рома, четыре кампари, четыре вермута, четыре бренди. На круг выходит — меньше двух фунтов за бутылку, наликом.

— Правда? Так вам удается покупать по дешевке?

— Нет, я еще сверху доплачиваю. Не надо быть… Мейнардом Кейнсом,[15]чтобы сообразить. Конечно по дешевке.

— Извините.

— Уж и не упомню, когда платил за что-нибудь по номиналу. Только мудаки сегодня платят по номиналу. Налик рулит.

— Правда?

Я взобрался на высокий табурет, принимая такой огромный стакан виски, какого мне никогда не приходилось видеть, о каком никогда не приходилось даже слышать или читать.

— Да-а. Нынче это уже не то, что прежде.

— Раньше вы пили другое?

— Вино, шерри, портвейны — всего не упомнишь. А ты видел «фанаду» на ходу? Купил меньше чем за полцены.

— Как?

Телятко хмыкнул.

— А ты сам догадайся.

Шум, донесшийся от дальней двери, предшествовал появлению двух маленьких мальчиков (один из них если быть точным, был ровно в два раза больше второго). Телятко, милостиво-официальным тоном, спросил, чем может быть полезен.

— Апельсинку, пап, пожалуста, — сказал тот, что поменьше, на неисправимом кокни.

— Пепси, папа, пожалуйста, — сказал тот, что побольше, сравнительно светским тоном.

Телятко исполнил просьбу сыновей.

— Спасибо, пап.

— Спасибо, папа.

— Это единственное, за что я плачу по номиналу, — сказал Телятко, когда они вышли. — Целое состояние ухлопал, чтобы отправить этого маленького засранца в школу.

— Конечно, в какую-нибудь частную школу?

— Нет, все уходит на автобус. Эти школьные автобусы — просто разоренье. Не пойму, почему до тебя все иногда так туго доходит, Терри. Я имею в виду, не надо быть… Мэффью Арнольдом,[16]чтобы сообразить.

— Простите. Я слишком пьян.

— Я тоже, дружище. С вечера пятницы до утра в понедельник — в стельку.

— Что касается частной школы. Разве это несколько не… — я закашлялся… — несколько не против ваших принципов?

— Не-а. Ни капельки. А ты что думал, нам бы только пожрать, послушать транзистор да съездить на Коста-Брава? Это все дешевка. Теперь послушай. Ты видел человека из филиала?

— Да.

— Хорошо. Я тоже. Он настроен дружелюбно, но говорит, что тебе нужно прослушать курс.

— Черт побери. Я так и думал. Какой курс?

— Всего месяц — четыре раза в неделю. Не волнуйся. Это прикрытие.

— И сколько это стоит?

— Деньги возьмем из фондов, не беспокойся. Вот так. — Он снова до краев наполнил мой стакан. — Как дела в конторе?