Иногда Нил вспоминает прошлое, хождения по Волге от Ярославля до Астрахани, жизнь в Петербурге. У него множество историй, забавных, поучительных и грустных. Нил знает, что Елизар любит их слушать. Однако Нил никогда не касается тех событий, что привели его в больницу для душевнобольных. Да и сам он уже не очень-то верит в существование брата, в волшебные заклинания, вещие сны и летающих ведьм. «Может быть, — говорит себе Нил, — это действительно помешательство, и я понемногу вылечиваюсь от безумия, преследовавшего меня всю жизнь? Во всяком случае, так мне говорил мой адвокат, а уж он-то знает…»

За разговорами наступает вечер, Елизару пора идти: последний поезд от станции Пустынь до Высоцкого отходит в десять часов вечера, а до станции около трех верст пешего пути. Он прощается с отцом; тот просит Елизара повременить, но потом отпускает: ведь верно — поезд ждать не будет.

За Елизаром закрываются ворота тюремной больницы. Солнце еще висит над горизонтом желто-красным шаром, июньская ночь спустится нескоро. Елизар идет по дороге, и от каждого его шага в воздух взлетает золотистое облачко пыли. В кустах ивняка поодаль, в низине за пшеничным полем, щебечут птицы. Елизар слушает их и думает о том, что еще два дня он проведет в Высоцком, и, может, услышит соловьев над Рекой. А рано утром в понедельник надо будет грузить на телегу инструмент и ехать в Ананьино, чинить крышу в сельской управе.

Хотя солнце низко и уже не так припекает, от дороги поднимается жар. Елизару душно, он поднимает руку и расстегивает пуговку на воротнике рубашки. Пальцы его нащупывают небольшой серебряный крестик, который когда-то дала ему мать. Отец потерял этот крестик в день их расставания, а мать потом вернулась и нашла его. Всю жизнь Елизар носил этот крест не снимая. А о том, что крест этот принадлежал не Ефиму, а Нилу — узнал только два года назад, когда к ним в дом пришел следователь.

Елизар идет, погруженный в мысли. Он вспоминает детство, думает о матери и о том, как же у нее достало сил столько лет скрывать от него правду.

Вдруг позади раздается стук копыт и скрип рессор — на станцию спешит коляска, запряженная парой лошадей. Елизар, не глядя, отходит на обочину, чтобы пропустить экипаж. Немного проехав вперед, коляска останавливается. Хотя солнце больше не печет, верх коляски все еще поднят, а изнутри слышны приглушенные голоса.

Дверца слева приоткрывается, и Елизар видит молодую, дорого одетую барыню. Ее кудрявые волосы красиво убраны в подобие золотистого венка, она улыбается Нилу, показывая ровный ряд жемчужных зубов и очаровательные ямочки на щеках.

— Вы, должно быть, идете на станцию и очень устали? — любезно спрашивает она. — Садитесь к нам с дядей, мы вас подвезем!

Красавица распахивает дверь и жестом руки в лайковой перчатке до локтя показывает на пустующее переднее сиденье коляски, обтянутое красной кожей.

Елизар колеблется. Заглянув в коляску, он видит пожилого грузного господина. Лицо его скрыто в тени, но Елизар замечает, что оно очень бледно, белым-бело — совсем как у отца. Холеная широкая рука пожилого господина сжимает черную трость с набалдашником из слоновой кости, пальцы украшены дорогими перстнями.

Елизар вздрагивает, как будто на него вдруг подуло холодным ветром. Рука его тянется к вороту рубашки — застегнуть пуговку — и нащупывает крестик.

— Нет, благодарствую, я лучше пешком пройдусь. Тут уже недалеко осталось, за поворотом, вы сами сейчас увидите.

— Полно вам, сударь, садитесь!.. — возражает юная барыня, но пожилой господин из глубины коляски прерывает ее:

— Оставь, Мими, хочет сам идти — пусть идет. А нам надо спешить.

Девушка бросает на Елизара последний кокетливый взгляд.

— Ах, как жаль! — вздыхает она. — Ну что ж, доброго пути!

Затем красавица усаживается поудобнее и звонким голосом командует кучеру:

— Поехали!

Коляска трогается и вскоре скрывается в клубах золотистой пыли, а Елизар продолжает путь пешком. В мыслях он возвращается к детям и жене. Мечтает о том, как завтра вечером, закончив домашние дела и загнав скотину в хлев, возьмет мальчиков и пойдет с ними купаться на реку. Они будут сидеть в теплой воде у песчаного мыса и смотреть наверх на поезда, с грохотом проносящиеся по новому мосту из железных кружев. А потом, когда спустится ночь, в прибрежных кустах запоет соловей…

Сан-Франциско, 1956