тенденцию забираться справа вверх, у буквы «ц» прочно укоренившийся щеголеватый крендель, такой же крендель над буквой «б». В автобиографии приведены с небольшими вариациями и все цветковские заслуги.

Он, никаких сомнений — он!

— Скажите, где находится Куземовская средняя школа?

— В Куземовке. Отсюда до этого села километров пятнадцать. Рано утром будет рабочий поезд, с ним и доберетесь…

Ничего и говорить, что я готов был немедленно отправиться в этот Куземовск, хоть пешком. Но теперь, когда я понял, что моя версия подтвердилась, я вдруг засомневался, есть ли у него еще какой-то план. Неужели только расчет на быстрое наступление немцев? До этого ему надо где-то продержаться. Вот он и нашел эту лазейку. Передо мной встал и другой вопрос: как задержать Цветкова? В одиночку это уже представлялось авантюрой.

Конечно, любой герой модного детектива поступил бы совершенно определенным образом. Одного из своих агентов он бы обязательно поселил в доме напротив школы, другому — переодетому местным кузнецом — поручил бы следить за дорогой, третьего упрятал бы еще куда-нибудь на этаже школы. Сам же, с основным своим помощником, вышел на Цветкова, что называется открыто, с оружием в руках… Увы, я так действовать не мог. Ведь в моем распоряжении имелась только одна активная сила — я сам. Ограничился только тем, что зашел к секретарю райкома.

Первый секретарь, от которого я, конечно, ничего не скрыл, самым внимательным образом просмотрел все мои документы, в том числе и постановление с санкцией прокурора на арест Цветкова. Почесал переносицу, вздохнул.

— Все ясно. А людей нет. Просто не знаю, что и придумать. Все в колхозах хлеб вывозят, скот эвакуируют. Прокурор тоже там. Удивляюсь, что вы застали меня. Милиционеры? Есть двое, да их трогать нельзя. Хоть какой-то порядок на станции и на дорогах поддерживают… — Он устало улыбнулся. — Милицейскую форму люди уважают. Так что же мне с вами делать? Минутку…

Он потянулся к телефону.

— Папакина! Степан Кузьмич, зайди!

А минут через пять зашел уже знакомый мне заведующий районо.

Ввести его в курс дела труда не составило. Папакин выслушал меня спокойно, только головой покачивал.

— Как, Степан Кузьмич, поедешь с ним в Куземовку? Сам понимаешь, чем дело пахнет. Обращаюсь к тебе как к проверенному нашему активисту. Секретарь райкома пристально посмотрел на Папакина.

— Куда ж деваться, — Папакин развел руками. — Надо ехать. Машина у тебя, Игорь Иванович, на ходу?

Секретарь райкома потупился.

— На ходу-то на ходу, да мне сейчас в Гуляево ехать нужно, там меня ждут…

— Тогда утром поездом, — предложил Папакин.

Только я, конечно, настоял на своем — идти на станцию. Вдруг подвернется оказия.

Станция. Кирпичный вокзальчик цел, с отдельной пустующей комнатой для кассира. Обидней всего, что поездные составы идут, да только в обратную сторону, от фронта.

— Степан Кузьмич, а вам этот Гуськов о своей военной службе и ранении рассказывал?

— Честно говоря, не до того было.

Ну вот, наконец-то и оказия — длинный состав порожняка. К полустанку подъезжаем затемно. Подъезжаем… и проезжаем, почти не сбавив хода.

Раздумывать некогда.

— Прыгнем, Степан Кузьмич?

— Куда же деваться… — разводит руками.

Прыгаю первым, уверенно пружиня ногами. Еще в студенческие годы я научился этому, прыгая на ходу с трамвая и автобусов, не останавливавшихся возле нашего Юридического института.

Увы, у Папакина с этим обстояло дело сложнее. Впереди меня шумно трещит растущий по откосу кустарник. Из него, вся в репейнике, появляется голова Папакина. Он беспомощно машет руками.

Подбегаю к нему.

— Целы?

— Вроде цел!

Я много читал о людях, способных на подвиг. От других их всегда отличала железная воля, кристальная честность, каменное упорство. После этих могучих слов такие люди, на мой взгляд, должны были особо выделяться. Только в жизни все не так. Рядом со мной идет обыкновенного вида человек, пожилой, грузный, флегматичный. И работа у него спокойная: сидит в кабинете, по горло занят вопросами просвещения, складывает бумаги в железный ящик. Жена и дочка в Андижане.

А понадобилось — беспрекословно отправился задерживать опасного преступника, хоть и года не те, и дело это вовсе не его, и готов не по обязанности лезть под пулю. Понадобилось — прыгнул на ходу с поезда, может, впервые в жизни.

Вот и Куземовка. Чуть на отшибе кирпичное здание школы. По словам Папакина, директор Амосов живет с семьей в каменной пристройке. Прежний завуч, холостяк, жил там же. Он давно в армии. Скорее всего, его комнату и занял Цветков.

У директора еще не спят: сквозь ставни чуть пробивается слабый свет коптилки.

Посоветовавшись, решаем поступить так.

Папакин, когда ему откроют дверь, зайдет в дом один. Если встретит Цветкова, останется там до утра, объяснив свой приезд желанием ознакомиться со школьными делами. А на рассвете впустит меня, и мы арестуем преступника, застав его врасплох. Если же Цветкова в доме нет, то Папакин сразу же скажет, что приехал с представителем воинской части по заготовке фуража, и позовет меня…

Цветкова дома нет. Спустя пару минут прохожу в большую слабо освещенную комнату. Электричества уже нет. Представляюсь хозяевам. Амосов, высоченный сухопарый мужчина, щелкает каблуками и смешно выпячивает грудь. Это у него осталось, должно быть, после прохождения действительной службы. Теперь его здоровье не то — имеет отсрочку. Жена его — учительница младших классов — протягивает мне вялую руку с провинциальным смущением. Кажется, оба рады гостям. В их второй комнате за закрытой дверью спят дети: сын и дочь.

Оглядываюсь. Везде чистота и уют, который создается годами. Пока хозяева хлопочут об ужине, Папакин вполголоса передает все, что успел выяснить.

Действительно, Цветков живет здесь. Но два дня назад он куда-то уехал за своими вещами. Его ждали вчера вечером и сегодня. Появиться здесь он может каждую минуту: ведь поезда ходят без расписания.

Да, тут есть над чем подумать…

11

Я сижу как на иголках, прислушиваюсь к каждому шороху. Выбрал место, не просматриваемое через оконные ставни. Разговариваю мало и, к огорчению хозяев, почти не притронулся к ужину. Время тянется чертовски медленно. Нервы напряжены.

Конечно, самое разумное — улечься спать, погасив свет. К сожалению, Папакин, кажется, не на шутку разговорился.

Наконец хозяева стелют постели, прямо на полу. Одну кровать презентуют начальству. Хозяйка дома скрывается в комнате у детей. Амосов и я располагаемся на полу — параллельно друг другу. Других кроватей нет, а диван слишком короток.

Нагибаюсь, чтобы снять сапоги, и замираю. Отчетливо доносится ржавый скрип ставни. Мгновенно оборачиваюсь: створки наружных ставень до этого плотно прикрытые, вроде отходят назад.

Неужели Цветков?

Молча бросаюсь