На следующее утром, первым же рейсом, он вылетел в Альбукерке. Выпил кофе в аэропорту, потом взял напрокат автомобиль, за пятьдесят минут доехал до Санта-Фе, снял номер в гостинице «Туристическая» — на случай, если придется заночевать, — и купил карту города.

Менгис жил в одном из окраинных районов, протянувшихся в горы. Митчелл принял душ, переменил рубашку и, миновав главную площадь, выехал по дороге к сосновым рощам, виднеющимся вдали на горных склонах.

Другой на его месте сначала позвонил бы, чтобы убедиться, что Менгис дома. Но это было бы ошибкой. Митчелл знал, что важен первый контакт, первое впечатление. У Менгиса от него и у него от Менгиса. Если Менгис — тот, кто ему нужен. Люди начинали говорить по разным причинам: месть или чувство вины, алчность или статус неприкосновенности. Иногда была не одна причина, а несколько. Иногда люди не начинали говорить вообще.

Он съехал с дороги, в очередной раз сверившись с картой. Дом был двухэтажный, в мексиканском стиле, сад — большой и хорошо ухоженный, а рядом с крылечком стоял «линкольн». Он остановил машину и прошел по саду, пересек патио. Дверь была сделана на испанский манер, справа от нее висел шнурок звонка. Он потянул его и отступил назад, услыхав внутри слабое шарканье и тихий скрип отворяемой двери.

Открывший ему человек был немолод — не младше сорока пяти, а то и за пятьдесят, — но выглядел явно старше своих лет. Волосы у него поредели, глаза запали, а плечи начинали сутулиться. Господи, подумал Митчелл, да краше в гроб кладут.

— Вы Карлос Менгис?

— Да.

— Доброе утро. Мое имя Митчелл. Я веду особое расследование для Подкомитета по банковскому делу для Сената Соединенных Штатов.

Он показал Менгису свое удостоверение.

— Пожалуй, вам лучше войти.

Он ждал меня, внезапно подумал Митчелл, — меня или кого-нибудь вроде меня. А теперь, когда я пришел, он словно почувствовал облегчение.

— Спасибо.

Он шагнул за порог, в прохладу дома. Бывает, что годами ничего не находишь, а потом тебе вдруг улыбается удача.

* * *

Заходящее солнце ярко сияло слева от них, летящих на север; по обе стороны до самого горизонта простиралась пустыня, а впереди вырастали покрытые соснами отроги кряжей Сангре-де-Кристо-и-Иемес.

Кэт Донахью знала историю Союза американских ветеранов, мемориала в Эйнджел-Файр, хотя никогда не была там… Как этот мемориал был заложен человеком, чей сын погиб во Вьетнаме.

Она знала, как Эйнджел-Файр[12]получил свое название. Как, задолго до появления белых, здесь случился ужасный пожар, и местные индейцы принялись молить о помощи Ангела Дождя; как в ту же ночь Ангел Дождя внял их молитвам и потушил огонь. И вторую легенду — как лучи солнца, отражающиеся от красной почвы здешних равнин, подожгли самое небо.

Слышала она и другую историю… Как однажды вечером отец убитого солдата нечаянно запер дверь часовни; и как, придя на следующее утро, он обнаружил там написанное мелом на куске фанеры послание: Зачем ты закрыл передо мной дверь, ведь я хотел войти?

Самолетик миновал горы и начал снижаться над длинной зеленой долиной, с обеих сторон окаймленной горами; на севере виднелось озеро, по самой долине бежало шоссе, а на склоне рядом с ним, на фоне ярко-алого заката, стояла высокая округлая часовня с двумя похожими на крылья приделами.

Пикап уже ждал; они с Джеком забрались туда, и их отвезли к мемориалу. Снаружи стены часовни были оштукатурены. Перед демонстрационными залами, на травянистом холме, где находился мемориал, стояли четыре флагштока с полощущимися на ветру флагами: звездно-полосатым, флагом штата Нью-Мексико, флагом того штата, чьих погибших на войне уроженцев поминали в этом месяце, и черно-белым флагом пропавших без вести, чьи семьи и сейчас надеялись на то, что они еще живы.

Позади комплекса, вплоть до самых деревьев у подножия холма, тянулся лагерь: пикапы, жилые автофургоны и другие автомобили; палатки и самодельные навесы, а то и просто спальные мешки под открытым небом. Сотни людей, подумала она, даже больше, чем сотни: наверное, здесь их было две или три тысячи. День угасал, собирались сумерки; кое-где уже варили на кострах ужин.

Они вылезли из своего пикапа и направились к демонстрационному залу и конторе, пожимая руки здешним служащим, потом вступили в часовню.

Интерьер ее был прост: окно с витражом впереди; обычный деревянный крест с парой пехотных ботинок в дальнем конце; перед ним полдюжины скамей, а на задней стене — фотографии и краткие сведения о погибших, которых поминали в этом месяце.

— Оставь меня на минутку, Джек.

Он отошел, а она постояла одна, глядя на крест и пару ботинок, потом на витраж и фотографии молодых ребят — мальчишек — на задней стене, потом снова на крест и пару пехотных ботинок под ним. Никто не мешал ей. Я горжусь тобой, Джек, едва не сказала она: горжусь тем, что ты поддерживал строительство этого мемориала, даже когда оно не имело официального одобрения, даже когда это могло стоить тебе голосов. Она пошарила в кармане, достала оттуда чистый белый платок и, опустившись на колени, вытерла с ботинок под крестом пыль. Потом вышла из часовни, присоединилась к мужу и пошла с ним вверх по склону, к лагерю.

Сумерки сгущались. Она прошлась с ним по лагерю, села рядом с ним у одного из костров, стала есть то, что ел он, и слушать тех, кто к нему обращался. В основном это были мужчины, ветераны, — и многие из них, слишком многие, были инвалидами. Иногда они были с семьями — с женами, сыновьями или дочерьми.

— Рад видеть тебя снова, Джек.

Это был высокий негр со шрамом на лице; рукав его форменной куртки был перехвачен прищепкой на уровне локтя.

— Причер — моя жена Кэт. Кэт, это Причер.

Она хотела подать ему правую руку, потом спохватилась и крепко пожала его левую.

— Рада познакомиться, Причер.

— Я тоже, миссис Донахью.

— Кэт, — поправила она.

— Я тоже, Кэт.

Они оставили компанию, в которой сидели, и прошли с ним к его костру в верхней части лагеря, выпили с ним пива и закусили картошкой с бараньими ребрышками; мужчины говорили, а Кэт слушала. Был поздний вечер, небо очистилось и звезды сияли; вскоре подошли другие люди и увели с собой Донахью. Кэт побрела по лагерю одна, останавливаясь и отвечая на дружелюбные реплики, слушая, присаживаясь к разным кострам и принимая предложенное пиво. И наконец оказалась у самого мемориала, стала слушать, как трепещут на ночном ветру поднятые флаги.

— Удивительное место.

Она обернулась и увидела человека по имени Причер. Вокруг них, во мраке, точно призраки, передвигались ветераны.

— Я как-то слыхала одно сравнение, — сказала она. — Про флаги на ветру. — Может быть, этим вечером, а может быть, и раньше. — Кто-то сказал, что звуки, которые они издают, похожи на шум вертолетного винта.