Мясник вернулся уже очень поздно, но Антуан еще не спал, сидя в удобном кресле перед зажженным в его спальне камином и читая книгу. На вопросительный взор маркиза Люка утвердительно кивнул:

– Нашел.

Антуан сделал знак, разрешающий Мяснику идти спать, но тот продолжал стоять на месте.

– Я встретил в «Лозе и льве» старого приятеля, – сообщил Мясник, преданно глядя на юного маркиза. – Того, который со мной и вашим папенькой ездил собирать налоги. Он сейчас без дела сидит. Вот я подумал…

– И правильно сделал, – видя, что Люка замялся, поддержал его Антуан. – Можешь передать ему, что я готов принять его к себе на временную службу.

Мясник радостно ухмыльнулся, поклонился и вышел вон из спальни. Наутро он привел своего старого подручного из отряда мытарей, одного из тех немногих, которые остались в живых, так как в прошлый свой приезд Люка не нашел всех сообщников, убитых затем Одноглазым Маратом, прозывающим себя Другом народа, каковым он, естественно, никогда и не являлся. Подручного звали Шарль, но все друзья и знакомые прозывали его Ежевикой. Это был самый молодой мытарь в отряде. Ежевика вошел в гостиничную комнату, в которой завтракал Антуан, и остановился перед юным маркизом, почтительно сняв шапку. Антуан, чей завтрак с недавнего времени состоял лишь из ломтика сырого мяса молодого ягненка, с которого еще капала кровь, подтвердил Ежевике, что нанимает его для выполнения некоторых заданий.

– Что это будет за задание, тебе объяснит Люка. О том, что я вернулся в Бордо, как ты понимаешь, распространяться не следует. Все, ступай.

После того как Мясник отвел своего подручного на конюшню и приказал запрячь карету, он вернулся в гостиничные апартаменты и помог одеться юному маркизу. Ежевика подал карету, и они втроем отправились на городское кладбище.

Когда Мясник говорил вчера вечером о том, что он нашел, это означало, что им была найдена могила матери Антуана Летиции де Ланж, урожденной герцогини Медичи. Карета подкатила к кладбищу, и Антуан в сопровождении Мясника отправился навестить могилу. Комиссар бордоской коммуны не посмел хоронить жену интенданта Бордо в общей могиле для бедняков, как ему бы хотелось. Однако же могила ее находилась на самых кладбищенских задворках. Антуану и Мяснику пришлось пересечь все кладбище, чтобы добраться до нее. Наконец они остановились у небольшого надгробия над земляным холмиком, притулившегося у самой кладбищенской ограды.

Антуан опустился на колени, погладил холмик и тихим голосом сказал:

– Прости меня, мама.

Стоящий на почтительном расстоянии Мясник терпеливо ожидал, покуда юный маркиз не отдаст долг памяти.

Затем они вернулись к карете. Люка легко вскочил и устроился рядом с Ежевикой на кучерском сиденье, звонко хлестнул бичом, и застоявшиеся лошади разом рванули с места, унося Антуана в сторону родового замка.

Замок, к большому удивлению Антуана, сохранился, причем в прекрасном состоянии. Никто даже и не думал зариться на него. Длинный плющ, никем не подрезанный, облюбовал фасад замка и практически закрыл его своими вьющимися ветками. Ставни первого этажа были наглухо заколочены, как оставила маркиза перед отъездом. Центральная дорожка парка, которую толстым ковром устилали опавшие прошлогодние листья, совершенно заросла травой и уже совсем не отличалась от газона. Со стороны замок выглядел совершенно запущенным.

Однако когда карета въехала в ворота замка и, описав полукруг, остановилась у парадного входа, ее тут же окружила свора лающих и злобно рычащих собак. Жуткие уродливые псы кидались на дверцу кареты и пугали лошадей, кусая их за ноги. Мясник сверху огревал собак своим длинным хлыстом, пытаясь отогнать их. Из замка медленной неуверенной походкой вышел, опираясь на толстую палку и подслеповато щурясь, повар Филипп. Его невозможно было бы узнать, если б не неизменный поварской колпак, надетый на ставшую совсем седой голову.

– Кто это? – спросил Филипп, глядя на незнакомый ему герб Медичи, красующийся на дверце кареты.

– Филипп, мой бедный Филипп! – с грустью в голосе сказал высунувшийся Антуан.

– Мсье Антуан? – Словно крот, только что вылезший на поверхность земли, Филипп повернул голову на голос юного маркиза.

– Старина Филипп! – радостно воскликнул Мясник, не смея, правда, сойти на землю. – Откуда ты? Ты жив?

– Люка? – Повар повернулся к Мяснику. – Это ты? Господи, вы живы? Слава Богу! А где госпожа маркиза?

– Ее больше нет, – просто ответил Антуан.

– Упокой, Господи, ее душу, – перекрестился набожный Филипп. – Тише, собачки, тише, – утихомирил он рычащую и лающую свору.

Повар отогнал собак, и Антуан вошел в замок. Полутемные залы первого этажа, высокие окна которого были заколочены, приняли под свои своды юного маркиза. Мебель в пыльных чехлах, изъеденные молью чучела убитых Жоржем де Ланжем животных, изящные фарфоровые статуэтки с потускневшими красками на полке камина – все это напоминало ему о счастливом детстве, проведенном здесь. Верный Филипп, приволакивая ногу, вошел следом за Антуаном и остановился перед ним на почтительном расстоянии, слегка согнувшись и ссутулившись, как человек, привыкший, что его безо всякой причины могут ударить более сильные и молодые, каковыми обычно являются тюремщики. Антуан скинул с кресла чехол и сел, предложив повару занять кресло напротив.

– Расскажи, Филипп, что с тобой произошло, – мягким тоном потребовал юный маркиз де Ланж.

Повар, сидя на краешке хозяйского кресла, скорбно пожал плечами, вспоминая, что с ним произошло за годы революции и террора, охвативших Францию и закончившихся совсем недавно.

– Я, как обычно, отправился продавать муку в Бордо, на городской рынок, а там уже ждали гвардейцы. Они сразу арестовали меня, отобрали телегу, лошадь и мешки и отвели в тюрьму. Там я просидел до вечера, а вечером меня повели на первый допрос. – Голос старика Филиппа задрожал, но он взял себя в руки и продолжил свой рассказ: – Допрашивал в первый раз сам Одноглазый Марат. Он был тогда комиссаром. Марат требовал, чтобы я написал донос на госпожу маркизу, что она была австрийской шпионкой и пособницей роялистов, готовивших побег королю. Он хотел отправить донос в Париж и получить разрешение приговорить госпожу маркизу к казни. Тогда еще не было террора, все старались делать по суду, а не как Робеспьер потом делал. Но я отказался писать. Я так любил госпожу маркизу, она всегда была добра к нам. – Тут Филипп не выдержал и заплакал.

Вошедший в зал Ежевика с охапкой дров в руках в нерешительности остановился, увидев, что юный маркиз сидит и внимательно смотрит на плачущего старика в дурацком поварском колпаке. Ежевика не признал в нем всеми уважаемого в прошлом повара Филиппа. Зато он помнил, как Антуан еще ребенком так же внимательно смотрел, когда его отец, Жорж де Ланж, и Люка пытали напавшую на них банду корсиканских контрабандистов. Антуан жестом указал Ежевике на камин.

Вид пламени и тепло, идущее от камина, немного успокоили Филиппа.