Обычные в дипломатии приветственные и завершающие беседу комплименты могли показаться слишком бедными в стране, где ритуал встречи и приветствия затягивался на неопределенное время и не мог завершиться до тех пор, пока даже незнакомые между собою люди не осведомятся о здравии всех родственников своего, пусть и случайного, собеседника. Краткость не приветствовалась и не считалась «сестрой таланта», могла вызвать обиду и последующую неприязнь, чего дипломат дружественной страны никак не мог себе позволить. Прочитанное и изученное Юрой не находило применения, все здесь было слишком необычным, как необычным и даже пугающим показался бы океан маленькой рыбке, родившейся в аквариуме.

Юра мало что понимал пока, не зная особого языка той группы людей, с которой ему предстояло работать. Языка не национального, нет, французским, который был здесь в ходу, он владел весьма прилично и даже небезуспешно вел дипломатическую переписку. Но языка тех, из кого складывается тесная, замкнутая корпорация, языка неправильного, но емкого. А язык-то – оружие дипломата. Он еще не угадал характеров, и не потому только, что был молод и не прозорлив, а потому что поведенческие особенности людей, с которыми ему приходилось иметь дело, слишком отличались от привычных ему, казавшихся теперь простыми до грубоватости. Он в полной мере осознал, насколько приятно, когда замечают, что ты сказал что-то умное, и насколько еще более приятно, когда никто не заметил, что ты сморозил глупость.

Служебные обязанности и молодая жена соперничали, и чаще, пожалуй, побеждала работа. Юлька обижалась на невнимание и прятала обиду, поскольку умом-то понимала, что мужу сейчас приходится нелегко. Понимала умом, но не сердечком молоденькой избалованной женщины. И обидки Юлькины легко прорастали на тучной почве, еще не истощенной плевелами, не выветренной невзгодами до равнодушного голого камня.

«Меня учили работать с информацией и анализировать. Я владею – еще не позабыл, оказывается! – шифровальной техникой и знаю кое-какие способы передачи секретной информации. Они могут быть самыми необыкновенными и неожиданными. Известна, например, музыкальная шкатулка с шифровкой в виде нот произведения Моцарта, где каждой ноте соответствовала определенная цифра, а цифре – буква. Даже танец и музыка могут сказать о многом, если понимаешь знаки, даже барабанный бой. Там, в Гвинее, в вечернем затишье, я слышал несколько раз телеграф тамтамов. Все слышали, но мы, белые, или цивилизованные черные жители гвинейского города ничего не понимали, а тамтамы-то говорили, оказывается, вполне ясно, сообщали не просто новость в общих чертах, а передавали точнейшую информацию.

Однажды на летное поле прибежал Мафу, уборщик, выходец из деревни, затерянной в верховьях Нигера. Прибежал и сообщил, что наш вертолет-транспортник, державший путь в Анголу, подбит над джунглями Лесной Гвинеи «стингером», из тех, которыми снабжались юаровские наемники из батальона «Буффало» – свободные охотники, диверсанты, жестокий сброд без роду без племени, «люди войны», промышлявшие в Анголе и по ее границам. На вопрос: «Откуда Мафу знает?» – он ответил, что ночью говорили тамтамы. Вертолет пропал накануне вечером, не отвечал на вызовы, о чем соблаговолили-таки сообщить вояки, и мы маялись неизвестностью, хотя понятно было, что вертолета, если он канул в джунглях, нам больше не видать никогда, как и груза, который он вез, и, скорее всего, и его экипажа.

«Тамтамы так и сказали, что «стингер», Мафу?» – не поверил я.

«Мафу знает, как называется огненная стрела, что попала в вертолет, – обиделся уборщик. – Мафу каждый день смотрит телевизор в баре «Солейль». Мафу может назвать разные виды ракет – «стингер», «стрела», разные виды автоматов и пистолетов. Мафу также знает, что такое «карабин»".

«Мафу, но с чего ты взял, что здесь замешаны «Буффало», а не другие «люди войны»? С чего бы им лезть в такую даль, да еще через две границы?»

«Какие могут быть границы в джунглях? – пожал плечами Мафу. – Какие могут быть границы в воздухе? Реки текут через дикий лес, пока текут, ветер дует, пока дует. Ты ошибаешься, если думаешь, что в джунглях и в небе есть какие-то границы. Если духам леса и воздуха вдруг почему-либо желательно будет, они никого не пропустят, реку остановят, ветер повернут, вот и все границы».

«Я тебе очень благодарен за помощь и объяснение, достойный сын достойной матери», – одарил я Мафу комплиментом и отправился загодя писать «сочинение» – ответную ноту по всей форме – на случай, если вертолет будет обнаружен кем не надо и нам его «вменят».

Место аварии недели через две случайно обнаружили наши геологоразведчики-золотоискатели, и это было чудом: так глубоко в джунгли они еще не заходили. Я видел фотографии – огромная выжженная поляна и покореженное железо, далеко разбросанное. От людей не осталось почти ничего, и даже звери побрезговали тем, что осталось, – обгоревшим, раздробленным, разорванным. Картина впечатляющая, страшная, но неудивительная, если учесть, какого рода груз волок в Анголу для «компаньерос кубанос» наш злосчастный транспортник.

Но я не об этом, не «о делах давно минувших дней». Я – об информации и о ее прочтении.

Что выдает чужака? Как его можно «прочитать»? Да без труда, что и понятно. На то он и чужак – не так говорит, не так двигается, не так одет, не блюдет церемоний, в нем отталкивает чужое сочетание эмоций, непонятная жестикуляция. Чужак, не принимающий мер, которые способствовали бы его натурализации, рискует стать изгоем. Поэтому разумный иммигрант пытается по мере сил мимикрировать, я уж не говорю о хорошо обученных агентах. Но до конца замаскироваться, видимо, все же невозможно. Тогда выход – затеряться и затаиться, накатать свою колею и сновать в ее пределах, дать к себе привыкнуть соседям.

Легче всего, все знают, затеряться – если есть, конечно, такая необходимость – в большом городе. Почему так? Потому что, и мне не кажется это странным, большинство жителей мегаполиса анонимны, причем сознательно анонимны ради возможности вести себя достаточно свободно и не задумываться о том, что о них подумают другие. Другим и наплевать, они сами такие же, плохие, хорошие ли. Все это в порядке вещей и не вызывает удивления.

Но есть еще один способ маскировки – быть на самом виду, показать свое резкое отличие от других, тем самым утверждая свое превосходство. Так маскируются те, кто не способен унять свою абсолютно чуждую, не человеческую суть. Перенять чужой дар, пусть и пародийно, и объявить его своим; быть бесталанным, но кричать на весь мир о своем необыкновенном, спасительном для человечества даре и безграничных созидательных возможностях, создать спрос на себя, выставить себя на аукцион, поднять до небес цену гипнотически сверкающей дешевки. «Да! Я такой!!!» Морок. Транс. Магнетизм. Соблазн. А потом… Потом… Дудочка-манок чужака Крысолова поет все громче и громче, так я это понимаю. Он вовсе не обижен, Крысолов, как ошибочно свидетельствует старая сказка, он просто провокатор и людоед…»

«Правка» – «Выделить все» – «Delete».

Вот так. Стерто. Юлькины шаги наверху. Сейчас она отворит лаковую дверь, выйдет из верхней гостиной и будет спускаться по лестнице. Лестница открытая и идет широким винтом. Юлька будет спускаться, поглядывать на милые картинки, развешенные на стене по ходу лестницы, и на меня, уткнувшегося в ноутбук. Она, конечно же, сунется читать, низко нагнувшись надо мной, прижимаясь к щеке. Но я не хочу, чтобы она прочитала то, что я для себя определил, то, что мне сегодня понадобилось записать ради пущей определенности, поэтому стираю все, что набрал за утро.