– Умение отличить хорошее от плохого не облегчает выбор.

– Почему ты не возненавидишь меня?

Я раздумывала над этим последние пару недель, но ответа так и не нашла.

– Может, ты оказался в ловушке, как и мы, – проговорила я медленно.

И все-таки я в определенном смысле ненавидела его, хоть и не в той мере, как ненавидела его отца или брата.

Некоторое время Десмонд обдумывал мои слова. Вспыхнула молния, и я попыталась прочесть по его лицу, что он чувствовал. Он был наблюдателен, как отец, но по уровню самосознания значительно превосходил его. Садовник жил иллюзиями. Десмонд наконец-то столкнулся лицом к лицу с суровой реальностью – или по крайней мере с частью ее. Он не знал, что со всем этим делать, но и не пытался закрыть на это глаза.

– Почему ты не попытаешься сбежать?

– Потому что другие делали это до меня.

– Сбегали?

– Пытались.

Десмонд вздрогнул.

Отсюда во внешний мир ведет только одна дверь, и она всегда заперта. Чтобы войти или выйти, необходимо ввести код. Когда приходят рабочие, комнаты наглухо закрываются, и можно сколько угодно кричать и колотить в стены – никто не услышит. Можно остаться снаружи, когда стены опустятся. Лет десять тому назад одна девушка попыталась, и ничего не вышло. Она просто исчезла – и появилась снова, но уже под стеклом. Однако Десмонд еще не видел этих Бабочек. И казалось, забыл, о чем рассказывал его отец на кухне.

– Не знаю, то ли твой отец нанимает совершенно безразличных людей, то ли ему удалось замять это дело. Так или иначе, никто не пришел на помощь. Мы просто боимся.

– Свободы?

– Последствий, если нам не удастся ее обрести, – я посмотрела в ночную тьму за стеклянной крышей. – Будем откровенны, при необходимости он может убить нас в два счета. И если кто-то из нас попытается и у нее ничего не получится, откуда нам знать, что он не накажет всех?

Или, по крайней мере, ту, которая попыталась, и меня, поскольку Садовник думал, что они все мне рассказывают. Чтобы я, и не знала о таком замысле?

– Мне жаль.

Надо же сморозить такую глупость.

Я покачала головой.

– Мне жаль, что ты здесь появился.

Десмонд опять на меня покосился. Казалось, мои слова задели его и в то же время позабавили.

– Безнадежно жаль? – спросил он через минуту.

Я изучала его лицо в лунном свете. Он дважды помог мне справиться с приступом, хотя знал только об одном. Он был раним и этим отличался от отца и брата. Ему хотелось сделать что-нибудь хорошее, только он не знал что.

– Нет, – ответила я. – Не безнадежно.

Нет, если б я придумала, как обратить это в нашу пользу.

– Ты очень непростая.

– А ты все усложняешь.

Десмонд рассмеялся и протянул мне руку ладонью вверх. Я накрыла ее своей ладонью, и мы сплели пальцы. Я придвинулась к нему и положила голову ему на плечо. Мы сидели в тишине, и нас это не угнетало. Он чем-то напомнил мне Тофера, хотя с ним было сложнее. На какое-то время мне захотелось представить, что он не был сыном своего отца, что он был моим другом.

Так я и уснула. А утром, когда в глаза ударил солнечный свет, я медленно села и поняла, что мы проспали вместе всю ночь. Одна его рука покоилась у меня на бедре, вторую он подложил мне под голову. Новая девушка проснулась бы еще не скоро, но у Десмонда были занятия, а потом прослушивание, которое он прошел бы, не прилагая никаких усилий.

Я протянула руку и осторожно убрала прядь черных волос с его лба. Десмонд заворочался и машинально повторил движение. Я невольно улыбнулась.

– Просыпайся.

– Нет, – пробормотал Десмонд и взял мою руку, заслоняя глаза.

– У тебя занятия.

– Не пойду.

– Тебе сегодня играть.

– Сыграю.

– У тебя экзамены на следующей неделе.

Он вздохнул, но не сдержался и широко зевнул. Потом крайне неохотно поднялся и протер глаза.

– Ты неумолима. Но с тобой приятно просыпаться.

Я отвернулась – не знала, что было написано у меня на лице. Кончиками пальцев, мозолистых от струн, Десмонд тронул меня за подбородок, повернул к себе и посмотрел с улыбкой.

Он подался вперед, но быстро взял себя в руки. Я сама наклонилась ему навстречу, и наши губы мягко соприкоснулись. Его рука скользнула с подбородка к моей щеке, и он поцеловал меня решительнее. У меня голова пошла кругом. Я уже забыла, когда в последний раз целовалась по-настоящему – а не просто позволяла себя целовать. Садовник предполагал, что Десмонд сможет меня полюбить. Возможно, он был прав. Я тогда подумала, что любовь, возможно, побудит его к действию. Надеялась на это.

Перед уходом Десмонд поцеловал меня в щеку.

– Я приду после занятий, ладно?

Я кивнула, хоть и понимала в глубине души, до какой степени усложняла себе жизнь.

* * *

– Садовнику это понравилось?

– Да. Конечно же, это затрагивало и его личные интересы: если Десмонд привяжется к кому-то из нас, то вряд ли станет рисковать нашим благополучием. Примерно так он рассуждал. Но, думаю, при этом был искренне рад видеть своего сына счастливым.

Виктор вздыхает.

– А я-то думал, что все и так слишком запутанно.

– Все может перепутаться в любой момент, – Инара произносит это с улыбкой, но Виктор не дает себя провести. Сложно назвать такую улыбку симпатичной, девушки ее возраста так не улыбаются. – Так ведь бывает в жизни?

– Нет, – быстро возражает Хановериан. – Не так. По крайней мере, не должно так быть.

– Но это не одно и то же. Желаемое и действительное не всегда совпадают.

Виктор подозревает, что Эддисон уже не вернется.

И не может упрекнуть его в этом.

Если эта часть истории настолько запутанна, то что говорить о тех подробностях, которые она утаивает?

– Как развивались события, когда Десмонд сдал экзамены?

* * *

Десмонд стал больше времени проводить в Саду, при этом не пропускал ежедневных прогулок с родителями. Если он приходил с утра, то поднимался на утес или сидел в библиотеке и не мешал нашим беседам в пещере. Данелли, теперь вместо Лионетты, выручала меня, если разговор приобретал более деликатный характер, а по ночам сидела с новенькими.

Ночью, усыпленные снотворным, девушки не доставляли хлопот, но тем не менее. А я, пользуясь случаем, выбиралась на простор.

Данелли носила на лице вторую пару крыльев, но заслуживала доверия и собеседницей была более чуткой. Я привыкла к ее Белым адмиралам – к их пестрому узору на глубоком, насыщенном фоне. Не сказала бы, что крылья ей подходили – чего не сказала бы и о своих собственных, – но они стали частью ее, дали ей бесценный опыт. Они с Маренкой были последними, кого Садовник пометил второй парой крыльев, и теперь предостерегали тех, кто пытался добиться его расположения. Некоторые так и продолжали добиваться, но черту пока ни одна не переступила.