Был на Капри и народ более легкомысленный, богемный — художники, которых Горький любил и привечал. Александр Михайлович и Мария Ивановна особенно подружились с супругами Вадимом Дмитриевичем и Екатериной Николаевной Фалилеевыми, гостившими здесь уже второй раз. Современник вспоминал, что эта пара «была легкая, жизнерадостная, увлеченная искусством, — всегда была масса смеха, добрых шуток, высоких разговоров о живописи, музыке, театре»[69]. Понятно, что́ привлекло Сашу Черного в Фалилееве: он почувствовал в нем «своего художника», напоминающего «бородато-пухлое дитя» (стихотворение «Игрушки», 1921). Детскость, доброта, непосредственность были лучшим ключом к сердцу поэта. Что же касается художника, то лицо Саши Черного его сразу заинтересовало, и тогда же, на Капри, Фалилеев выполнил портрет нового знакомого в технике офорта: упрямый наклон головы, плотно сжатые губы, взгляд отрешенный, погруженный в себя. Когда Вадим Дмитриевич наведывался к Саше, на его окрик: «Кто идет?» — он шутливо отвечал: «Боттичелли». Эта шутка сохранилась в Сашином стихотворении «На веранде кромешная тьма…» (1912).

Нравы на Капри были свободными, люди доброжелательными. В стихотворной зарисовке «Там внизу синеет море…» (1912) Саша Черный изобразил колонию русских художников и между прочим упомянул одно имя: «У художницы Маревны / Роза в желтых волосах, / А глаза воды синей…» Значит, он успел там познакомиться с Марией Брониславовной Воробьевой-Стебельской, тогда двадцатилетней девушкой, приехавшей учиться живописи на Капри и попавшей в свиту Горького. Алексей Максимович сразу прозвал ее «Марьей Маревной — прекрасной королевной», поскольку Мария Брониславовна, красавица-полька, напомнила ему героиню одноименной русской сказки. Горький, по воспоминаниям самой Марии, сказал ей: «Ни у кого никогда не будет такого имени, гордись и оправдай его». Так и вышло: вскоре художница окажется в Париже, этой мекке художников и поэтов, станет завсегдатаем Монпарнаса, подружится с Пикассо, Диего Риверой, ее портрет напишет Модильяни, и в конце концов войдет в историю живописи XX столетия как создательница собственного стиля — дивизионизма.

Однако мы увлеклись свитой. Перейдем к главному лицу. Алексею Максимовичу, живущему шестой год в эмиграции, исполнилось 44 года. Он — магнит острова Капри, от чего, похоже, порядком устал. Его облик того времени сохранил портрет, выполненный тем же Вадимом Фалилеевым: изрядно морщинистое лицо, умные и внимательные глаза, при этом роскошные усы и шевелюра почти без проседи. Жена писателя, актриса Мария Федоровна Андреева, некогда слывшая первой красавицей Москвы, все еще очень привлекательна, одета по последней европейской моде, приветлива, ровна со всеми.

Саша Черный был очарован ею. По возвращении в Петербург он отправит Горькому стихотворное послание для Марии Федоровны, где с любовью опишет и ее белый шарф, и сонно-благосклонные движения, и глаза насмешливой Мадонны, и похожий на звуки арфы голос. Припомнит и то, как катался в лодке с Горьким, а с берега раздался тревожный возглас Андреевой: «Алеша, ты б надел пиджак!» — и позавидовал «Алеше»:

Это, конечно, шутка. Александру Михайловичу грех было жаловаться. Мария Ивановна играла в его жизни такую же роль — она была и мать, и жена, и друг, и литературный секретарь, и первая слушательница стихов. С той лишь разницей, что не занималась хозяйством и не обременяла себя устройством светских раутов. Андреева же стоически несла эту нагрузку, едва ли не ежедневно обеспечивая прием самых разных людей.

Вилла «Серафино», белоснежный итальянский палаццо, имела открытую террасу с двумя рядами дорических колонн, увитых виноградом. Здесь сервировались многолюдные обеды и ужины; здесь о многом говорили, еще больше спорили, смеялись. Под столами попрошайничали левретки Марии Федоровны Андреевой (судя по одной карикатуре Фалилеева этого времени, их было четыре). Саша Черный, сам сумасшедший собачник, не мог их не описать, к тому же адресуясь к их хозяйке:

Последняя игривая строка вполне могла бы стать эпиграфом к одной из самых известных Сашиных книг — «Дневнику фокса Микки», которую он напишет в эмиграции. К тому времени он уже, как видно, устанет завидовать тем, кто с хвостом, и перевоплотится наконец.

О чем говорили на Капри Саша Черный и Максим Горький? Стенограмм и протоколов никто, разумеется, не вел, однако попробуем воссоздать темы их бесед по косвенным данным.

В представлении Горького Саша устойчиво ассоциировался с «Сатириконом». После отъезда поэта Алексей Максимович писал Екатерине Павловне Пешковой: «Послал тебе стихи Саши Черного, одного из талантливейших людей в „Сатириконе“» (цит. по: Горький и его современники. Исследования и материалы. М.: Наука, 1989). То есть Горький так и не понял, что Саша там больше не работает, а разговор об этом, как нам кажется, не мог не заходить. Дело в том, что прошлым летом к Алексею Максимовичу приезжали Аверченко, Радаков, Ре-ми и Ландау. Трудно представить, чтобы Горький, при его любви ко всяким устным байкам, не рассказал их коллеге Саше Черному, как они вместе ходили в ресторанчик «Гаудеамус», где очень весело провели время. Вряд ли и Александр Михайлович, уже нацеленный на «Современник», упустил свой шанс и не сказал Горькому о том, что хотел бы заниматься сатирой настоящей, жесткой, а не «танцклассной», и мечтает об организации сатирического отдела в каком-нибудь серьезном издании, в том же «Современнике».

Тем летом на Капри вообще много говорили о перспективах «Современника». Горький сетовал на то, что настойчиво зовет к себе нового редактора Евгения Александровича Ляцкого, чтобы потолковать о журнале как следует, а тот все не едет. Черный мог поинтересоваться у Горького, не думает ли он сам редактировать «Современник» (об этом спрашивали все). Алексей Максимович уклонялся от однозначного ответа, но, судя по дальнейшим событиям, заручился Сашиным обещанием писать для журнала.

Случались у них беседы и с глазу на глаз. Поэт поделился с Алексеем Максимовичем замыслом, не дававшим ему покоя: написать собственную версию мифа о Ное. Говорили они и о детской литературе, судя по тому, что Горький читал Саше свою сказку «Воробьишко», трогательную историю маленького Пудика, который учился летать.

Побывав на Капри, наш герой, подобно многим, не избежал магнетизма Горького. Их последующая переписка говорит о том, что Александр Михайлович проникся к Алексею Максимовичу бесконечным уважением с оттенком некоторого подобострастия.

Затем поэт, как и планировал, поехал к Александру Амфитеатрову в городок Феццано, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение человеку, поддержавшему два года назад его «Сатиры». Их встреча состоялась где-то до 24 сентября 1912 года, потому что в этот день Амфитеатров писал Горькому на Капри: «Был у меня Саша Черный и понравился мне чрезвычайно. Тем паче, что он Вас очень любит» (цит. по: Горький и русская журналистика начала XX века. Неизданная переписка // Литературное наследство. Т. 95). 26 сентября Горький на это ответил: «Саша Черный и мне очень полюбился: талантливый и чистый такой» (Там же). Идиллия. Оставалось только ждать, когда будет запущен обновленный «Современник», где Саша Черный мог бы блистать в сатирическом отделе.