Рид был в Смольном, когда огромный солдатский митинг принял резолюцию: «Петроградский гарнизон больше не признает Временного правительства. Наше правительство — Петроградский Совет. Мы будем подчиняться только приказам Петроградского Совета, изданным его Военно-революционным комитетом».

Участь Керенского и его кабинета была предрешена. Уже зная это, 30 октября Джек с Луизой и корреспондентом Ассошиэйтед Пресс интервьюировали в Зимнем дворце премьер-министра.

Давид Соскис, секретарь Керенского, провел американцев в небольшую комнату со стенами, обитыми деревянными панелями, — бывшую личную библиотеку Николая II. Через несколько минут в комнату вошел премьер. Лицо его было неприятного землистого цвета, под глазами набрякли мешки… Во время разговора его рот кривила нервная дрожь.

На всем протяжении беседы — последней беседы премьера с журналистами — Рида не оставляло чувство, что он говорит с человеком, чье дело безнадежно проиграно. Это чувство усугублялось тем, что Керенский говорил с горькой правдивостью, совсем ему не свойственной, словно с глаз его накануне крушения спала пелена. Последние его слова оказались поистине пророческими:

— Весь мир думает, что русская революция кончилась. Остерегайтесь ошибки. Русская революция только еще начинается…

Через три дня видный член петроградской организации большевиков Залкинд предупредил Рида:

— Приходите завтра в Смольный непременно. Будет важное совещание. Имейте в виду, на совещании будет Ленин.

Историческое совещание руководителей большевиков проходило 3 ноября (21 октября) при закрытых дверях. Несколько часов, не сходя с места, Рид терпеливо ждал в коридоре его результатов. Он знал: сейчас решается судьба России. Наконец дверь распахнулась, из комнаты вышел высокий, бледный, болезненного вида Володарский.

Он спешил и мог уделить Джеку лишь несколько минут, но зато сообщил самое главное:

— Ленин сказал: мы должны действовать 25 октября — в день открытия съезда, так, чтобы мы могли сказать ему: «Вот власть! Что вы с ней сделаете?»

Все последующие дни Рид почти не покидал Смольный. На его глазах буднично, просто, деловито большевики готовились взять власть в свои руки. В день, назначенный Лениным для решительного наступления, Рид ушел из Смольного только в четыре часа утра. Прежде чем лечь спать, записал в блокнот: «Под холодным пронизывающим дождем, под серым тяжелым небом огромный взволнованный город несся все быстрее и быстрее навстречу… чему?..»

В среду 7 ноября Рид встал поздно, когда в Петропавловской крепости уже ухнула полуденная пушка Досадуя на себя за потерю времени, разбудил Луизу. Наскоро пожевал что-то всухомятку и, на ходу обмотав шею пестрым мохнатым шарфом, выскочил на улицу. Жена догнала его уже в дверях.

У подъезда гостиницы, зябко поеживаясь, прохаживался Вильямс.

— Хэлло, Джек, Луиза! Жду вас уже битый час, — радостно приветствовал он друзей. — В городе творится такое!..

Втроем пошли к центру.

Стоял на редкость, даже для Петрограда в эту пору, промозглый, холодный день. Мелкий косой дождь, казалось, застревал в сером ватном воздухе. На Большой Морской, около наглухо закрытых дверей Государственного банка, высоко подняв набрякшие от дождя воротники шинелей, стояли несколько солдат. За плечами — винтовки.

— Вы чьи, — спросил Рид, — за правительство?

— Нет больше правительства, — весело гоготнул один и выразительно добавил: — Фьюить!

Значит, началось…

Рида немного удивило, что улицы вроде бы выглядели так же, как обычно. Пожалуй, даже спокойнее, чем обычно. Как всегда, громыхали облепленные людьми трамваи. Визгливо выкликала торговка семечками. Откуда-то из подворотни доносились жалобно дребезжащие звуки шарманки.

В глаза бросилась свежая, лепящаяся на стене листовка: Петроградская городская дума доводила до сведения граждан, что накануне ею создан Комитет общественной безопасности.

Ого! Это что-то новенькое! Рид осторожно отлепил листовку, сунул в карман куртки.

Потом лишь понял — липкий, расползающийся под пальцами листок серой бумаги означал объявление большевикам войны.

Откуда-то навстречу выскочил мальчишка-газетчик в рваной кацавейке. На самые уши нахлобучена старая матросская бескозырка. Пронзительно заверещал:

— Газета «Рабочий путь»! Газета «Рабочий путь»!

Торопливо выхватил из детских рук номер, не глядя сунул керенку. А в передовой грозно:

«Всякий солдат, всякий рабочий, всякий истинный социалист, всякий честный демократ не могут не видеть, что созревшее революционное столкновение уперлось в немедленное разрешение:

Или — или.

Или власть переходит в руки буржуазно-помещичьей шайки…

…Или власть перейдет в руки революционных рабочих, солдат и крестьян…»

И выше афишным шрифтом заголовок: «Вся власть Советам рабочих, солдат и крестьян! Мира! Хлеба! Земли!»

Значит, бой начался…

На углу с Невским попался знакомый меньшевик-оборонец. Рид спросил, правда ли, что произошло восстание. Тот лишь пожал плечами.

— Черт его знает… Может быть, большевики и могут захватить власть, но больше трех дней им ее не удержать. Страной управлять — это, знаете ли, батенька… Может быть, лучше и дать им попробовать — на этом они сами свернут себе шею…

Ответу не удивился. Знакомые песни. Неожиданно мелькнула озорная мысль: «Интересно, а сколько бы продержались меньшевики? Пожалуй, меньше трех дней».

Рассмеялся неудержимо и, не попрощавшись с оторопевшим «тоже социалистом», торопливо зашагал к Исаакиевской площади.

Около Мариинского дворца, где заседал обычно «Временный Совет Российской Республики», — цепь вооруженных солдат. На набережной Мойки баррикада — штабеля дров, бочки, ящики, поваленный набок трамвайный вагон. Возле баррикады серая туша броневика с красным флагом на тупорылой башне. Его пулеметы направлены на крышу Исаакия. И отовсюду, насколько охватывал взор, стягивались ощетинившиеся штыками колонны матросов и солдат. Урча и чихая, на площадь выкатил грузовик. На переднем сиденье — вооруженные солдаты. Сзади — нахохлившиеся мокрые фигурки членов Временного правительства.

Среди солдат Рид узнал Якова Петерса. Тот приветливо помахал рукой.

— Я думал, что вы переловили ночью всех этих господ! — крикнул Рид.

— Эх, — Петерс досадливо выругался, — большую половину выпустили раньше, чем мы решили, что с ними делать!..

Латышу было явно не до рассказов, и, не теряя времени. Рид направился дальше — к Зимнему.

Окруженная со всех сторон кордонами вооруженных солдат, Дворцовая площадь выглядела какой-то растерянной Сиротливо и беспомощно вздымался к хмурому, неприветливому небу Александрийский столп.