В своем сочинении «Божественный феодальный закон» (1695), опубликованном посмертно, Пуфендорф выдвигает идею религиозного согласия между лютеранами и кальвинистами, основанного на общей для них идее спасения. Проект Пуфендорфа по примирению различных конфессий возымел действие. Испанский францисканец Кристофоро Рохас и Спинола действовал в качестве агента императора Леопольда, когда появлялся среди протестантской знати, склоняя ее к диалогу с католиками. Папа Иннокентий XI одобрил деятельность епископа. В 1679 году в Ганновере Спинола несколько месяцев вел переговоры с лютеранином Моланом, который позже сыграет ключевую роль в проведении конференции по объединению церквей[123]. Защищая религиозную толерантность, Пуфендорф защищал закон, стоящий над конфессиональными различиями и сообщающий людям о вечной истине. Эта истина однажды явилась человеческому роду в образе Христа, чья двуединая природа не дает нам забыть о ценности именно человеческого измерения. Мир между различными партиями еще важен и потому, что при распрях всегда существует риск потерять божественное знание, полученное сначала Авраамом, а затем Моисеем в момент контракта, который Пуфендорф считал феодальным по сути. Они же передали это знание людям.

В ветхозаветном сознании «знать» и «быть» тождественны, точнее сказать — являются конформными, непрерывно отображающимися друг в друге. Яхве знает, что египетский царь не отпустит народ, поэтому Он обещает помощь; Он знает дату и цель исхода; Он знает, что заключить договор нужно с Моисеем — с ним Он его заключает. Он знает, как следует себя идентифицировать: «Я есмь Тот, Кто Я есмь!»[124] Семантически фраза пуста, однако для ветхозаветной онтологии она вполне значима. Яхве не идентифицируем, кроме как через себя самого; он есть бытие самого себя, чистая данность, которую нельзя увидеть, но о которой можно знать, если это знание дается избранному. «Я-Есмь послал меня к вам» — в этом утверждении бытие и знание о бытии образуют тождество, реализуемое в действии: Тот, кто знает, посылает того, кто есть.

Пока Бог давал Моисею свои многочисленные обещания, тот еще сохранял определенную свободу природного существа, способного к недетерминированному выбору и случайным поступкам. Моисей превращается в социальную фигуру, чьи действия отныне будут детерминированы его телеологическим знанием, в тот момент, когда Бог требует от него страха. Именно страх является здесь субститутом бытийного отсутствия; другими словами, невозможности видеть облик того, кого знаешь как исток и как гарант своего существования.

«Страх передо Мною Я пошлю пред твоим лицом ‹…›»,[125] — предупреждает Яхве, и чуть дальше, словно не полагаясь на память Моисея, повторяет: «‹…› ты не можешь видеть Мое лицо, ибо не увидит Меня человек и останется живым»[126].

Значит, не тот ли единственный выбор оставлен социальному животному, который равносилен полному подчинению его поведения историческому будущему, оговоренному в контракте: увидеть или умереть? Человек сделал свой выбор, получив законы в обмен на зрение.

В христианской Европе уже не было Моисея, и не было одного народа, своим движением в пространстве, выполнявшего историю, намеченную свыше. Закон, в своей метафизической полноте, в своем пусть даже абстрактном виде, представлял власть своего трансцендентного источника, распространявшегося по всей территории civitas terrena. Закон стал тем ангелом, которого оставил Всевышний наблюдать за людьми. Не обладая собственным телом, этот ангел принял форму социального тела, находившегося одновременно в сфере людей и над ней. Английский юрист XIII века Генри де Брэктон отмечал, что обязательство судьи перед законом и Богом стоит превыше всех других обязательств, и ни правитель, ни законодатель не составляют исключение. Понятие «высшего закона», широко обсуждавшееся на Западе до американской революции (1776–1783)[127], как раз в период борьбы между светской и религиозной властью, отсылало к высшей инстанции, присматривающей за правилами и методами управления, используемыми в человеческих институции[128]. Такая отсылка представлялась абсолютно обоснованной и необходимой, ибо государства не располагали никакими иными гарантиями истинности тех оснований, на которых они возникали. В 1690 году Джон Локк писал, что люди рождаются с естественным правом на жизнь, свободу и собственность. Никто не может забрать у человека это право, так как никому не дозволено уничтожать или портить то, что произведено на свет божественным промыслом.