— Но Флоренция помогла Папе. Ведь это флорентийские солдаты схватили того прихвостня Чезаре Борджа, Микелотто, и отправили в Ватикан, где его судили за убийство Вителоццо и других капитанов. Папа Юлий хорошо относится к Флорентийской республике.

— Он бы лучше относился к одному правителю, которого можно подкупить и укротить, чем к группе свободных людей, настроенных на демократию. Когда придет время распустить городской Совет, ваша фреска будет запрещена.

— Почему?

— Неужели ты думаешь, что, когда они вернутся и захватят власть, они захотят, чтобы в самом большом помещении во Флоренции оставалось напоминание об идеалах республики?

— Никто не посмеет уничтожить эту фреску!

Писец сошел с ума, если так думает. А может, он говорил все это только для того, что заставить меня вертеться, как рыба на крючке.

— Фреска маэстро да Винчи — это изумительное произведение искусства.

— Но, Маттео, как ты не понимаешь! Именно потому, что эта фреска — изумительное произведение искусства, она не может там оставаться. Ведь тогда со всех концов страны умные и образованные люди смогут приходить сюда и, глядя на нее, делать определенные выводы. Она будет распалять воображение и наводить на мысль об иных путях достижения счастливой жизни. Именно красота и сила этого произведения искусства и послужит причиной ее запрета. Они не дадут ее сохранить.

— Кто? — спросил я. — Кто эти «они», о которых ты все время говоришь с таким знанием дела? Кто придет и отнимет у нас нашу свободу?

Он взглянул на меня с удивлением:

— Как кто? Конечно, та семья, которая когда-то правила Флоренцией и которая скоро снова будет ею править. Медичи!

В доме да Винчи далеко не каждый вечер подавали ужин из девяти блюд, как когда-то предположил писец. Однако Фелипе следил за тем, чтобы ежедневно после заката солнца работникам и подмастерьям выносили большие тарелки с едой и каждый мог поесть вволю. Хозяин нечасто садился за стол вместе с нами. Он использовал это время для работы над другими проектами или отправлялся на званый обед к кому-нибудь из своих многочисленных знакомых, живших в самом городе или за городом и постоянно приглашавших его к себе.

Порой он брал меня с собой. Но в тот вечер я был рад остаться дома. Я быстро проглотил ужин и отправился прямиком в свою комнатушку. Мне хотелось побыть одному, чтобы еще раз взглянуть на новое письмо, которое писец прочел мне.

Спальное место, найденное для меня Фелипе, находилось под землей; это была бывшая кладовая, одна из бесчисленных комнат в лабиринте подвальных помещений монастыря. К тому времени, когда я вновь поступил на службу к маэстро, мастерская в монастыре Санта-Мария-Новелла уже была обустроена, а все подходящие комнаты — заняты. Поэтому мне и досталось место в подвале. Я знал, как радуется этому Салаи, ученик маэстро, завидовавший расположению хозяина ко мне.

Однако меня эта комнатка внизу вполне устраивала. Мне нравилось, что хотя бы иногда я могу побыть один, подальше от всех; кроме того, если хозяину требовалось позвать меня в ночной поход в покойницкую, он мог сделать это незаметно для всех. Тюфяк свой я положил у дальней стены комнаты, где на приличной высоте от пола находилась небольшая дверца. Когда-то она использовалась как люк для доставки продуктов в монастырь прямо с улицы. В теплую погоду я отворял эту дверцу и слушал звуки вечернего города. На наружной стене у дверцы была прикреплена железная скоба; ночная стража вставляет в такие держатели факелы, служащие для освещения улиц. Света факела было вполне достаточно для того, чтобы я мог взглянуть еще раз на свои письма.

Включая письмо, полученное на этой неделе, всего у меня на руках было уже четыре. Я находился во Флоренции два года, и Элизабетта писала мне примерно раз в полгода; судя по всему, отправка письма совпадала с подсчетом и уплатой налога с имения, в котором она жила. Вытащив ее письма из кошелька, я пошел со всей стопкой к открытому люку. Когда я носил письма к писцу, то всегда просил его прочесть их мне по нескольку раз (за что он неизменно пытался содрать с меня дополнительную плату!), с тем чтобы они уложились у меня в памяти. Впоследствии в часы досуга я мог повторять их наизусть. И когда делал это, глядя на строчки, мне казалось, что я узнаю начертание некоторых слов и понимаю их значение.

Первое письмо Элизабетты было очень коротким и состояло всего из нескольких строк, написанных, очевидно, в большой спешке.

"Из имения Таддео да Граделла, около Милана

Мой милый брат и друг Маттео!

Мы благополучно добрались до дома нашего дяди Таддео.

Он принял нас не с распростертыми объятиями, но все же выделил нам с Паоло две скромные комнатки в своем доме.

Я очень рада этому, потому что теперь мы наконец в безопасности, насколько это вообще возможно в наше время.

Надеюсь, что ты тоже пребываешь в здравии и безопасности.

Твоя сестра и подруга

Элизабетта"

Когда я впервые услышал из уст Левого Писца эти слова, мое сердце наполнилось радостью оттого, что теперь ни Элизабетте, ни Паоло ничто не угрожает. Я сам поразился силе нахлынувшего на меня чувства. Многие годы я учился сдерживать эмоции и не выдавать их. Но в тот раз перемену моего настроения заметил даже Фелипе.

— Ты в отличном настроении с тех пор, как получил письмо! — суховато заметил он. — Наверное, подмастерья были правы и верно угадали, что оно от девчонки. А?

Пробормотав что-то в ответ, я поклялся впредь сдерживаться. С того дня я старался следить за прибытием почтарей, чтобы самому разбирать письма и посылки. Это занимало больше времени, чем мне бы хотелось, потому что нам поступало множество писем и посылок. Большинство из них были адресованы хозяину. Как правило, это были предложения работы, по большей части заказы картин, ибо его репутация художника была очень высока. Эти просьбы поступали со всех концов Европы, но особенно часто от Изабеллы д'Эсте, маркизы Мантуи, которая умоляла хозяина закончить ее портрет, начатый несколько лет тому назад. В последнее же время все чаще приходили письма из Милана, от представителей французского королевского двора. Мне было совсем не сложно отличить на письме имя хозяина от своего собственного. Таким образом, мне удалось заполучить следующее письмо Элизабетты прежде, чем кто-либо успел его заметить. Я не мешкая отнес его к писцу, и тот прочел его мне, и снова всего за грош, несмотря на то что это письмо было длиннее предыдущего и он просил заплатить щедрее.

"Дорогой Маттео, мой брат и друг!

Не знаю, получил ли ты мое первое письмо. Мы с Паоло по-прежнему живем в небольшом имении брата нашей матушки. Паоло не слишком ревностно относится к обязанностям, возложенным на него дядюшкой, и поэтому они не очень ладят между собою. Конечно, дядюшка хочет, чтобы мы трудились не покладая рук, чтобы оправдать стол и кров, но это вполне справедливо, учитывая, как усердно трудится он сам.