– Прошу слова! – поднял руку сэр Чарльз Лаутон, играющий прокурора Хилфреда. – Я поверю доносчице только в одном случае, если она будет одета как угодно бедно, но говорить на чистом лондонском кокни так, как это свойственно дну общества. Больше ничего не надо!

И предложил Марлен свои услуги:

– Как специалист, предлагаю вам по два часа ежедневно – утром и после обеда.

– И сколько же это будет продолжаться? – обеспокоился Уайлдер, на этот раз не только режиссер и сценарист, но и продюсер, хорошо знающий, во что обходится день простоя.

– До тех пор, пока я не надоем мисс Дитрих, – любезно поклонился Лаутон.

Свою ученицу он мучил недолго: помог ее берлинский «кокни», которым Марлен в совершенстве владела с детства. Где это произошло, никто не спрашивал.

– А что будет петь Кристин в кабаке? – Музыкальный редактор сунулся со своей проблемой. – Я попыталась связаться с мистером Голлендером, на которого указала мисс Дитрих, композитор живет теперь в Западном Берлине, но неуловим.

– Чепуха! – откликнулся неунывающий Билли. – Раз нет, так и не нужен. В первые послевоенные месяцы певичка кабака могла петь что угодно – любую песню, написанную и десять, и тридцать лет назад. А этого добра у нас Монбланы!

И сам принялся отыскивать в куче германских нот жемчужное зерно.

– Вот прекрасная песня, я слышал ее сам в юности: мотивчик прилипчивый, как лента для мух, – и протянул свою находку Марлен.

– Вы что, хотите сделать из меня шлюху? – удивилась та. – Кристин не может петь «На Реепербане в половине первого ночи»! Я услышала ее наверное, первой от автора – Артура Робертса, когда мы работали с ним в Берлине. Она уже тогда считалась предосудительной и пользовалась успехом у тех, кто сидел в открытых витринах под красными фонариками Реепербана.

– Ну и что же? – не отступал Билли. – Мелодия-то хороша.

И заказал новый текст, на всякий случай подстраховавшись. Теперь песня называлась скромно – «Возможно, я никогда не вернусь домой». Марлен с удовольствием спела ее в павильоне, подыгрывая на аккордеоне, и даже сказала:

– Скорее всего, я включу ее в свой репертуар к удовольствию Робертса, если он уцелел.

А Билли был на вершине счастья. И ничто не огорчало его.

– Нет таких вершин, что не мог бы преодолеть режиссер! – не раз повторял он. И когда узнал, что цензура придралась к сцене свидания Марлен с Тайроном Пауэлом – он играл американского солдата, – нисколько не огорчился.

– Запрещено женщине и мужчине сидеть на одной кровати? Пожалуйста, у меня есть сотня других мизансцен. В своей убогой комнатушке Марлен сядет на единственный стул, а Тайрон, слушая ее, будет, сидя на кровати, постепенно пододвигаться к ней, как бы предлагая кончить говорить и скорее занять место рядом. По-моему, это в сто раз лучше! – И обратился к Марлен: – Ты уже не огорчена, что твоя сцена чуть не попала в корзину?!

Очевидно, можно рассказать еще о многом, что случалось на съемках вокруг «Свидетеля». Но вот что произошло после его премьеры (опустим сюжет детектива!)…

«Свидетель обвинения» получил шесть «Оскаров». Американская академия киноискусства решила отметить наградами за лучшую работу режиссера, за лучшую мужскую роль Чарльза Лаутона, за роль второго плана Эльзу Ланчестр, жену Лаутона, медсестру по фильму, что так переживает страсть прокурора то и дело прикладываться к термосу якобы с кофе. «Оскары» достались звуковику и монтажеру. Только не исполнительнице главной роли Марлен Дитрих.

Во время съемок Уайлдер провидчески заметил:

– Ты за «Свидетеля» никогда ничего не получишь. Твоя шлюха с «кокни» столь блестяща, что ее до конца фильма никто не узнает. А академики не любят чувствовать себя одураченными.

Лаутон добавил в поддержку:

– У них своя система распределения наград. Дайте мне роль слепого. Потребуется только с закрытыми глазами передвигаться по лестнице и ощупывать ступени. А лестницы для того и строятся, чтобы дать актеру блеснуть, а академикам пролить слезу умиления. И гарантирую – наградам не будет конца. А за что, собственно? За студенческий этюд, который задают на первом курсе актерской школы.

Уайлдер и Лаутон могли бы дружно сказать:

– Мы с тобою оба правы!

Марлен ни разу в жизни не получила «Оскара».

«Меня нисколько это не беспокоит, – написала она. – Эта премия – самое большое надувательство, какое только можно выдумать».

Резко? Или, скажем мягче, не совсем объективно? Но Марлен и не претендовала на роль объективного аналитика. В том же 1984 году, когда она дала оценку «Оскарам», она составила шутейный список фильмов, которым обеспечен «Оскар», если их героями будут: известные библейские персонажи, священники, жертвы таких недугов или пороков, как слепота, глухота, немота (это все вместе или отдельно), пьянство, безумие, шизофрения и другие душевные заболевания, если все это сыграно в получившем успех фильме.

Наверное, сегодня этот список Марлен можно было бы пополнить и другими болезнями, явлениями, что представлены на экране, давно отказавшемся от ставшего пресловутым кодекса Хейса. Но дело же не в перечислении, а в том, является ли фильм спекуляцией на проблемах, волнующих людей, или это произведение искусства.

Отношение Марлен к наградам минувших лет такое же, как и наше – к званиям «заслуженный», «народный» или к ордену «За заслуги перед Отечеством», что бывает четырех степеней, непонятно кем и как определяемых – президентом, его советниками, Думой или общественной палатой, в которую назначены тем же правительством представители науки и искусства. И что делать, скажем, певице, сначала получившей этот самый орден второй степени, а позже – третьей. Страна, жившая спокойно, должна начать безумно волноваться: ведь третья степень гораздо ниже предыдущей?! Что уменьшилось – количество заслуг певицы или их качество? То есть как понять: она стала хуже петь или меньше, а может, ее песни пошли не столь волнующие? Или изменилось правительство и его вкусы? Попробуй разберись! Одно ясно: дело тонкое не только один Восток!

Отношение Марлен к «знакам внимания», что вручают в Америке, весьма показательно. Показательно прежде всего для нее, и для страны тоже.

«Золотой глобус» считается альтернативой «Оскару», «Глобус» обычно вручают за заслуги, совершенные на протяжении всей жизни. Марлен назвала его «премией за шаг до могилы». «Она, – считает Марлен, – придумана только для того, чтобы успокоить совесть членов Академии, спохватившихся в надежде исправить свои ошибки и упущения».

«Безвкусица, – продолжает она, – с которой происходит вручение этой награды, вызывает протест». Думаю, не только у Марлен, что рассказывает, как видела по телевидению Джеймса Стюарта, которому предложили вручить предсмертный «Глобус» Гарри Куперу. Джеймс стоял у микрофона и всхлипывая просил: «Держись, Куп, я иду!» Купер при этом лежал при смерти.

«Каков цирк! – замечает Марлен. – Совесть академиков слишком поздно заговорила».