Потом она повернулась к нам и сказала: «А ведь совсем недавно этих японцев можно было отстреливать совершен­но законным путем». Мама кивнула и стала рассуждать о том, что Лондон уже не тот, что был. Тут я заметил, что мы тоже туристы и у японцев не меньше прав здесь находить­ся, чем у нас. На что папа обозвал меня поганым комму­нягой, а Вомбат заявила, что у нас больше прав, потому что наши предки были англичанами, а предки японцев — монголами.

Гайд-парк

В Гайд-парке есть место под названием «Уголок ораторов». Здесь любой человек может выйти на сцену с микрофоном и рассказать о том, что занимает его мысли. Перед сценой собирается толпа и приветствует или освистывает оратора в зависимости от содержания речи.

Когда мы туда пришли, какой-то панк с оранжевой ше­велюрой разглагольствовал о том, что необходимо запретить охоту на лис. Из его слов мне не удалось разобрать почти ничего, потому что говорил он с ужасным акцентом. Боль­шинство собравшихся скучали и болтали между собой.

Следующим оратором был пожилой джентльмен из Уэльса, который требовал компенсации за закрытие шахт. Он заявил, что Маргарет Тэтчер нужно судить за престу­пления против человечества, а Джона Мейджора обозвал нацистом. При этом трое скинхедов с татуировками в виде свастики на плечах встали и отдали нацистский салют. Толпа недовольно заревела, а нацисты заржали.

Затем на сцену поднялась занудная тетка и принялась жаловаться на налоги и ставки. Собравшиеся не обращали на нее ни малейшего внимания, а кое-кто даже велел ей зат­кнуться.

Тут-то папа и решил выступить. И это была, пожалуй, худшая речь в истории «Уголка ораторов».

ХУДШАЯ РЕЧЬ В ИСТОРИИ «УГОЛКА ОРАТОРОВ» (ПЕРЕЧЕНЬ ВСЕГО, ЧТО ПОШЛО НЕ ТАК)

Папа взошел на сцену и забыл включить микрофон.

Когда он наконец включил его, микрофон издал леденящий

душу скрежет.

Должно быть, неудачное начало заставило папу нервничать, потому что голос у него дрожал.

Затем он сообщил разношерстной толпе собравшихся, что он родом из ЮАР.

Невзирая на недовольные возгласы, он указал пальцем куда-то вглубь Гайд-парка и проговорил: «Посмотрите, что чер­номазые сотворили с остальной Африкой». Он закончил свою речь криком: «Индусы, езжайте обратно в Индию! Япошки, валите в Японию! А коммунягам вооб­ще место в тюрьме!»

Мама, Вомбат и трое скинхедов аплодировали папе стоя. Остальные зрители осыпали его оскорблениями и едой, при­пасенной для пикника, поэтому он спешно ретировался и скрылся за рекламными щитами.

После позорной речи папа странно себя ведет. Теперь он подумывает о политической карьере.

Вторник, 9 июля

Заявив, что он устал после вчерашней речи, папа решил про­вести день за обедом в пабе. Вомбат сказала, что неприлично начинать бухать в пол-одиннадцатого утра, и осталась в отеле на бранч, а потом пошла вздремнуть. Вручив мне три фунта, папа разрешил потратить их на компакт-диск. Я заметил, что компакт-диск стоит двенадцать фунтов, тогда он велел мне купить пластинку. Я заглянул в лавку на углу и направился прямиком к журнальной стойке. Там, на верхней полке, ле­жал журнал, который я присмотрел еще в субботу.

«Голые и веселые»

Мое сердце заколотилось. Я боялся, что владелец лавки — пакистанец — подумает, что я извращенец, и вызовет поли­цию. Дрожащими руками я потянулся и схватил блестящий журнал, завернутый в целлофан. (Наверняка это сделано специально, чтобы всякие извращенцы не возбуждались и не совершали свои грязные делишки прямо в магазине.) Тут раздался невообразимый грохот, и около десяти журналов, а также пять банок с фасолью рухнули на пол. Я покраснел, а в ушах как-то странно зажужжало. Я начал подбирать упав­шие журналы, но, видимо, привлек внимание хозяина лав­ки, потому что тот подошел ко мне и спросил, не может ли он мне чем-то помочь. Я ответил: «Спасибо, у меня все в порядке», но голос в процессе дал петуха. Я залился кра­ской, быстро поставил на место все журналы и вышел из ма­газина, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. С моими мыслями и телом происходит что-то странное. Надеюсь, я не превращусь в Гоблина.

Среда, 10 июля

УИМБЛДОН

Дорога до Уимблдона заняла почти все утро. Пришлось ехать на четырех электричках и такси. Вообще-то, чтобы доехать до Уимблдона, надо пересесть с одной электрички на другую всего один раз, а потом еще долго идти пешком, но Вомбат вынудила нас сойти со второго поезда, потому что в нашем вагоне было слишком много негров. Мы сели в третью по счету электричку, но оказалось, что она идет по кольцевой линии, и в результате мы вернулись в начальную точку нашего путешествия. Наконец мы прибыли в Уим­блдон, где обнаружили самую длинную очередь за всю чело­веческую историю. Папа попытался протолкнуться в самое начало, но его остановила злобная тетка с желтым зонтиком. Насупившись, папа заявил, что британцы — «самая жалкая из человеческих рас».

Потом у Вомбата произошел сдвиг по фазе, и она реши­ла, что мы стоим в очереди за продуктовым пайком во вре­мя войны.

Я несколько минут пытался убедить ее, что война кончи­лась почти полвека назад. Тут к нам подошел высокий муж­чина в сером костюме и предложил купить билеты с рук. Ба­буля спросила, не продаст ли он вдобавок банку сардин и галлон питьевой воды. Не обращая на нее внимания, муж­чина в костюме запросил за три билета сто двадцать фунтов. Мама сбила цену до восьмидесяти и достала деньги из су­мочки Вомбата. Папа любезно предложил нам пойти на теннис без него, а он пока погуляет по городу. В благодар­ность мама поцеловала его, а Вомбат вручила тридцать пять фунтов на карманные расходы. Мы условились встретиться в пять часов в ближайшем пабе, и папа в приподнятом на­строении отправился гулять, напевая песенку «Мы Уомблы из Уимблдона»[41].

К сожалению, после этого дела пошли из рук вон плохо. Оказалось, что билеты на мужской финал, которые мы ку­пили с рук, липовые. Уимблдонский турнир вообще закон­чился на прошлой неделе, а мы стояли в очереди на тотали­затор. К тому же заморосил дождь.

Мы поплелись искать укрытия в пабе, где обнаружили за барной стойкой папу и троих горластых южноафриканцев из Претории, в майках с эмблемой команды регби «Север­ный Трансвааль». Они пели оскорбительные песни про Ан­глию и непристойно ругались на бармена на африкаанс. Ког­да папа увидел, что мы пришли, лицо у него вытянулось, он накрыл пивную кружку шапкой и сказал, что зашел спря­таться от дождя и подождать открытия музея. Мы с мамой и Вомбатом сели в отдельную кабинку. Вомбат попыталась за­казать клубнику со сливками за пять фунтов, но официант заявил, что спецпредложение было действительно только на время теннисного турнира, и принес нам черствые булочки. Так что теннис мы так и не посмотрели, не считая повтора скучного парного женского матча по телеку. Из теннисисток я узнал лишь Аранту Санчез-Викарио. Уверен, что она лес­биянка. У нее одна ляжка шире двух моих! А еще она ревет, как мужик, каждый раз, когда бьет по мячу. После выигры­ша Санчез-Викарио и ее симпатичная партнерша-блондинка обнялись, и у меня возникла нехорошая фантазия о том, что могло бы произойти между ними в раздевалке после матча.