Когда, таким образом, все дела были, наконец, улажены, Паскевич отправил в Тегеран генерал-майора барона Розена приветствовать шаха с заключением мира. Вместе с Розеном ехали флигель-адъютант полковник граф Толстой и Генерального штаба штабс-капитан Куцебу; на последнего возлагалась обязанность собрать в Персии русских пленных и препроводить их в родные границы.

Когда они готовились к отъезду, Мирза-Абул-Гассан-хан, министр шахский, просил Паскевича отправить в подарок шаху пять тысяч червонцев, и, если возможно, новой монетой, утверждая, что шах примет этот подарок с особенным удовольствием. Как ни странна была просьба, как ни нелепо казалось подносить царствующему государю денежный подарок, однако настойчивость, с которой просил об этом персидский министр, не оставляла ни малейшего сомнения, что предложение это делается по желанию самого шаха. «Английский посланник, – отмечает Паскевич в своем журнале, – подтвердил мне о таковой странности в характере Фетх-Али-шаха». И вот, собрав и вложив в богатый парчовый мешок пять тысяч самых новеньких червонцев, Паскевич поручил барону Розену вручить их шаху, в Навруз, то есть 10 марта, в день нового года по магометанскому летосчислению.

Розен прибыл в Тегеран 1 марта. На пути повсюду, в городах и селениях, его встречали с почестями; две тысячи конницы сопровождали его в виде почетного эскорта. Но народ, ожидавший появления русских войск за Кафлан-Кухом, видимо, был недоволен изменившимися обстоятельствами. Находились смельчаки, которые прямо говорили Розену: «Зачем вы едете одни? Почему не ведете с собой войска и отдаете нас опять ненавистным Каджарам?» Во многих местах ожидались серьезные волнения, и Розен заметил, что войска персидские повсюду стояли наготове.

Целую неделю прожил Розен в Тегеране, прежде чем принят был шахом в торжественной аудиенции. Она состоялась 8 марта. Прием был без соблюдения восточного унизительного этикета, раз навсегда уничтоженного для русских настойчивостью Ермолова. Шах был чрезвычайно благосклонен, выражал горячие чувства русскому императору, с уважением говорил о Паскевиче, удивлялся строгой дисциплине в русских войсках. «Если подданные мои и потерпели разорение, – сказал он Розену, – то не от русских, а от своих же соотечественников». Шах поинтересовался, между прочим, как русские смотрят на Аббас-Мирзу, и остался весьма доволен, когда Розен дал ему тонкий дипломатический ответ, что «Аббас-Мирза есть достойный сын великого государя».

Через два дня, в день Навруза, шах получил назначенный ему подарок. К сожалению, впечатление подарка было ослаблено непрошеной молвой, которая с чудовищной быстротой облетела всю Персию и заранее дошла до шаха. Говорили именно, что Розен везет с собой не пять тысяч червонцев, а четыреста тысяч рублей, и шах, поверивший слуху и уже предвкушавший удовольствие получить означенную сумму, был разочарован. Судьба, впрочем, позаботилась изгладить в уме повелителя Ирана нелестное мнение о щедрости русских. Почти в тот самый день, как Розен представлял шаху подарок, вспыхнуло восстание среди племени эздов. Жители выгнали от себя правителя, одного из царственных принцев, разграбили логово и, может быть, из опасения наказания, отправили шаху из награбленного богатства восемь миллионов рублей, рассчитывая смягчить гнев его. Это было совершенной неожиданностью для шаха, а о том, каким путем достались ему эти сокровища, он не хотел и думать. Розен писал Паскевичу, что шах был в восторге и даже сказал ему: «Я не жалел платить деньги русским для блага и спокойствия своего государства, и Аллах ниспослал мне эти, взамен тех».

Изыскивая сделать что-либо приятное русскому государю в ответ на подарок, шах повелел, чтобы гвардейский батальон джанбазов, расположенный в Тегеране, именовался батальоном Его Величества, императора Всероссийского, а один из батальонов азербайджанских – именем Паскевича. В то же время, чтобы дать своим подданным пример к возвращению русских пленных, шах приказал освободить даже нескольких женщин из своего гарема. «Такой беспримерный случай, – говорит Розен в донесении к Паскевичу, – изумил тегеранских вельмож и народ, но не вызвал среди персиян подражания».

Вообще, пленные возвращались с большими затруднениями. В Казвине, еще на пути к Тегерану, Розену едва не силой пришлось освобождать многих несчастных, скрытых и запертых в тайниках при первом слухе о приближении русской миссии. Собрать всех пленных не было уже никакой возможности: многие были проданы туркменам и через десятые руки дошли до самой Хивы; немалое число их томилось в отдаленнейших провинциях Персии, где шахский фирман являлся гласом вопиющего в пустыне. А в Тавризе совершалось и нечто такое, что было прямой противоположностью размену военнопленных. Именно в последние дни замечено было, что персияне исподтишка склоняют русских солдат к побегам и что эти подговоры идут с каждым днем все с большей энергией. Были даже случаи открытого насилия, и нескольких солдат, захваченных поодиночке, увели в плен, а впоследствии или зачислили в шахскую гвардию, или продали в далекое безысходное рабство. Вспоминается при этом подвиг рядового Ширванского полка Куксенки, который, в одном из подобных случаев, обнаружил замечательное присутствие духа и оказал русскому делу весьма серьезную услугу.

Однажды, – это было вечером 4 марта, – тавризскому коменданту дали знать, что несколько русских солдат задержаны персиянами в одном из домов, стоявших в самой отдаленной части глухого форштадта. Полицеймейстер с офицерским патрулем немедленно отправился туда, и солдаты были освобождены. На шум сбежалась между тем огромная толпа вооруженного сброда и напала на патруль; офицер был ранен, и слабая команда вынуждена была отступить. Вот в это-то время двое рядовых, Куксенко и другой, имя которого не сохранилось, были отрезаны от своих и очутились среди толпы персиян. Товарищ Куксенки, оступившись, упал в какую-то яму, и хотя успел выскочить из нее, но уже без оружия. Тогда оба они бросились в первую попавшуюся хату и в ней заперлись. Персияне, окружив дом, потребовали, чтобы солдаты сдались, и, получив отказ, вломились в двери. Тогда ширванцы сделали почти невероятное дело. Выстрелив два раза из оружия и положив на месте двух персиян, Куксенко громко скомандовал самому себе: «На ру-ку!» – и с криком «ура!» поднял на штык первого персиянина; затем он устремился в толпу и, прокладывая себе путь штыком и прикладом, не только отбился от сотен вооруженных людей, но успел провести сквозь остолбеневшую толпу и своего безоружного товарища. Геройский подвиг этот послужил достойным эпилогом к Персидской кампании. Паскевич собственноручно надел на Куксенко знак отличия военного ордена.

Случаи, вроде рассказанных, указывали на враждебное настроение жителей Азербайджана в отношении к русским и заставляли ожидать все больших и больших беспорядков. Действительно, когда седьмой курур был кое-как Аббас-Мирзой собран и уплачен, когда, таким образом, наступало время выступления русских войск из Тавриза и известие об этом распространилось по Азербайджану, повсюду вспыхнули волнения. Персияне, опасаясь теперь мщения Аббас-Мирзы за измену и стараясь смягчить его гнев, видимо усердствовали нападениями на русских. В самом Тавризе несколько солдат и офицеров были убиты из-за угла; в Мараге команда, посланная на фуражировку, встречена была каменьями; в Урмии один офицер, проходивший по улице ночью, был ранен кинжалом. Ходили слухи, что урмийские жители готовятся даже устроить и поголовную ночную резню.