– Где вы были до этого?

– Я ничего… не помню…

– Вспоминайте. Где вы находились? Откуда пошли на Арбат?

– Не помню…

– Где был ваш пистолет?

– Рядом… всегда рядом со мной…

– Где рядом?

– У…. ШШШШШШШШ….

– Боритесь! Вспоминайте!

ТАКИМ КАТЯ НЕ ВИДЕЛА ДОКТОРА ГЕВОРКЯНА НИКОГДА. БЫЛ ЛИ ЭТО ГИПНОЗ ИЛИ ЧТО ТАМ ЕЩЕ… ПОТ ТЕК С НЕГО ГРАДОМ, СЛОВНО И ОН ТАМ, В ПАЛАТЕ, ЛИШАЛСЯ ПОСЛЕДНИХ СИЛ, ТАЩА НА СЕБЕ ЧТО-ТО НЕВЕРОЯТНО ТЯЖЕЛОЕ…

– Где?

– У-уууу… тах-ххххты…

– У тахты? Пистолет был у тахты? Где? В доме, в котором вы жили?

Тело Пепеляева внезапно выгнулось дугой на кровати, потом рухнуло на матрас, потом снова выгнулось. Правая рука опять взметнулась вверх и с бешеной скоростью стала чертить что-то в воздухе скрюченным пальцем. Что-то похожее на растянутую пружину… на извивающуюся по песку змею…

Это продолжалось бесконечно долго.

Так долго, что… ВРЕМЯ ПОТЕРЯЛО СВОЙ СЧЕТ.

– Уйдите оттуда!

Катя не поняла, кто это кричит ей. Охранник? Он…

– Что?

– Уйдите, не годится долго на ЭТО глядеть!

Неужели она потеряла сознание? Никакого стекла и смежной с ним палаты не было. Это все ей приснилось? Но…

Геворкян склонился над ней, протягивая стакан воды и какую-то таблетку.

– Левон Михайлович…

– Тихо, тихо… всем досталось… Вот выпейте… Да, всем досталось… И ему, и мне, старому дураку, и вам, коллега…

– Что это было? Там?

– Я пытался ему помочь. Не вышло.

– Не вышло? Он, Пепеляев… Что ЭТО было?!

Геворкян плеснул воды в стакан и себе. Катя потом очень долго помнила эту его паузу. И вопрос, что он задал:

– А вы, коллега, вы ведь ездили к нему… туда, где он жил?

Ее не видел никто. Она спряталась. Она очень хорошо умела прятаться, когда хотела. Выдать ее мог только запах, но теперь он был во всем доме, не только в ее комнате с прокисшим от мочи матрасом.

Если ОНО было уже здесь, в доме, внутри, если ОНО сумело сюда пробраться, ОНО искало ее там, внизу.

Внизу…

Голоса в кабинете матери… Там сестры и еще кто-то, какие-то незнакомые люди пришли. Зачем? Ника – младшая из сестер-Парок – прислушалась. В зале сохнет натертый моющим средством ковер. Это ее след, ее отметина… Если ОНО уже здесь, в доме, ОНО учует эту вонь и будет искать ее там…

ВНИЗУ…

А здесь, наверху… Ника сидела в кладовой на втором этаже. Августа же крикнула ей: «Ступай наверх», когда пришли эти, чужие… Ника спряталась в кладовке, сидела в темноте. Нет, не в полной темноте, не в кромешном мраке, похожем на тот той страшной ночью, а просто – в темной кладовке с маленьким оконцем под самым потолком.

Катя и Гущин, явившись в дом сестер-Парок, видели младшую Нику лишь мельком, но она поразила их, как поражала всех, кто с ней сталкивался.

В темноте… нет, в сумраке, клубившемся в тесной кладовке (не зажигайте света, заклинаю, прошу, не зажигайте света, иначе беда!), можно было рассмотреть старые вещи. Их складывали здесь за ненадобностью, потому что – Ника знала это – они уже никому не были нужны.

Каракулевая шуба матери в старом парусиновом чехле от моли…

Свернутый ковер, его убрали из зала – давно, очень давно, там тоже имелись пятна, только бурые… Ника знала, что это мать сделала… порезала себе руки, как и Августа той, прошлой ночью, – только давно, очень давно, когда она, Ника была еще совсем… глупой, маленькой. Но она помнила это, хотя никогда не говорила об этом сестрам.

Картонная коробка со старыми елочными игрушками…

И еще одна коробка – тоже с игрушками: машинками, куклами, с ними когда-то маленьким играл ее брат Тимофей, который…

ОН УМЕР. Так сказала ей сестра Августа. Но она, Ника, ходившая не раз туда… ТУДА… и возвращавшаяся назад ОТТУДА, никогда не встречала его ТАМ.

Коробка с игрушками. Машинки брат ломал, отрывал колеса, курочил, а вот с куклами обращался очень бережно. Эти старые куклы – резиновые, синеглазые, производства ГДР, с ними и сейчас еще можно было играть.

ГДР – что это такое? Ника не знала. Просто видела эти буквы на бирке кукольного сарафана из алого бархата. Она не помнила, как играл брат. Она была тогда очень мала. Она помнила его другим.

Вот он стоит перед зеркалом в черном костюме и поправляет галстук – там что-то блестит…

Вот он опять перед зеркалом в спальне матери. Что-то украдкой берет с ее туалетного столика. Мать входит. Он быстро роняет это и нагибается, чтобы мать не увидела… Но она видит. Саломея, мать, видит все.

«Не смей, слышишь, не смей! В моем доме – никогда. Ты мой сын, слышишь ты?!»

СЛЫШИТ ОН?

Ника в кладовке, скорчившись на полу, зажимает ладонями уши. Она слышит…

Старая коробка с куклами и машинками брата… Здесь, в этой кладовке… он был таким потным, таким тяжелым, но таким сильным… Августа прозвала его Терминатор – у него совсем не было мозгов в голове… Но с ним было так здорово тут прятаться, так было сладко с ним… Он что-то бормотал, она не понимала, потом сопел, распалялся, распаляя ее, а после они уже кричали… Однажды, не дойдя до конца, не кончив, он потянулся через ее голову к этой коробке и достал сломанную машинку, что-то мыча… Она оцарапала ему щеку за это… Было так весело здесь…

ПРЯТАТЬСЯ…

Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-шшшшш! Кто это там?

Там, за дверью… Прошелестело… проскребло… чешуей… когтями…

ЧТО ЭТО? КТО ЗДЕСЬ?!

Ника прижалась спиной к холодной стене. Только стены, потолок, только стены, так узко, ног даже не протянуть, она тут словно замурована…

Открыть дверь, выскочить с криком? Но там, за дверью… ОНО там, за дверью, ОНО ползет, крадется, цепляясь когтями за старые доски, скребя по бетону… Вырывается, выходит, как змея из своей старой кожи – кольцо за кольцом, член за членом…

ОНО чует… ОНО здесь… ОНО пришло оттуда, следом за ней. Сюда, в дом! Мама, я боюсь! Мама, помоги, мама, где ты?!

ТАМ во время сеанса, когда она, Ника, еле спаслась… ОНО пыталось схватить ее… промахнулось… Пыталось задушить, но она, Ника, сопротивлялась. Ее не зря назвали Никой – Победительницей, и она умела, умела постоять за себя ТАМ – спрятаться, исчезнуть, пойти туда на поиски тех, о ком ей говорили, чьи вещи она ощущала в руках во время долгих сеансов. Пойти туда на поиски и вернуться с известием…

Но ЭТО было сильнее всех… Эта жуткая тварь…

Ярость умножала его силы… мстительная ярость, опалившая ТАМ Нику огнем.